Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Несколько в стороне от императора семенил своими коротенькими ножками маршал Бертье. «Обезьяна Наполеона», как называли все придворные принца Невшательского за его подражание во всем любимому полководцу, тоже опирался на палку. Палка Наполеона была из красного дерева (она принадлежала раньше настоятелю Кутеенского монастыря), а палка Бертье – из белорусской березы.
Бертье теперь не во всем копировал обожаемого императора. Наполеон после Орши был угрюм и мрачен: надежды проскочить между русскими армиями Кутузова и Витгенштейна не было – его прижимали к Березине, за которой стоял Чичагов. И потому Наполеон
И теперь, когда в версте от Толочина к нему вдруг подошел конноегерский лейтенант и передал страшную, потрясающую весть, лицо Бертье в первый момент покривилось ужасной гримасой. Но как только начальник штаба увидел, что император обернулся и вопросительно смотрит на него, Бертье попытался изобразить подобие улыбки. В эту секунду его лицо походило на лицо ребенка, который готов заплакать, но боится няньки.
Хотя император шел погруженный в свои мысли и, казалось, не видел ничего, но его серые быстрые глаза сразу схватили фигуру конноегеря, который стоял с солдатом и лошадьми на развилине дороги, ожидая, пока пройдет император. Двубортный зеленый мундир и кивер конноегеря были новее, чем у его спешенных товарищей, затерявшихся в несметной толпе отступавших. Малиновые обшлага не потеряли цвета, а ноги не были обернуты тряпьем.
«Уж не из второго ли корпуса Удино?» – мелькнуло в голове Наполеона.
И его точная на все, касающееся войска, безотказно действующая память сразу подсказала:
«Малиновый воротник – двадцатый конноегерский. Шестая кавалерийская бригада Корбино».
И в памяти возник сам генерал Корбино – маленький, быстрый, черноусый, но лысоватый в свои тридцать пять лет. Умный, преданный Наполеону генерал.
Наполеон повернулся и подошел к Бертье.
– Что он говорит? Что говорит? – нетерпеливо-быстро спросил император, по смущенному, исказившемуся лицу Бертье уже предчувствуя недоброе.
– Доложите сами его величеству, – сказал конноегерскому лейтенанту начальник главного штаба.
– Маршал Удино поручил мне доложить, что русский генерал Тши… Тши… – старался выговорить он трудную русскую фамилию, – Тшичагоф пришел к Березине и занял все переправы! – вытягиваясь, докладывал лейтенант. – Два неприятельских отряда…
– Этого не может быть! – перебил Наполеон.
– Два неприятельских отряда заняли мост и перешли на левый берег.
– Неправда! – визгливо кричал Наполеон, стуча палкой.
Но исполнительный офицер упорно продолжал докладывать то, что ему поручил маршал:
– Лед на реке слаб. Переходить по нему нельзя.
– Неправда! Он лжет! – в бешенстве кричал Наполеон, топая ногами.
Изменившийся в лице Бертье даже отступил назад. Лейтенант стоял красный как рак. Молодые, пухлые губы его дрожали от обиды и возмущения.
– Государь, я только исполняю поручение маршала, который приказал мне сообщить это, – ответил оскорбленный офицер, но Наполеону было не до того.
Все его надежды на то, чтобы пройти мимо окруживших его
– Значит, там, наверху, написано, что мы теперь будем совершать одни ошибки?
И он, как император Юлиан, выругал тех, кто наверху, еще раз.
– Коня! – крикнул, обернувшись к берейтору Амодрю, ведшему императорского араба.
Наполеон вскочил на коня, хотел пустить его в галоп к этим грязным домишкам Толочина, но потом подозвал Бертье и велел ему приказать Удино во что бы то ни стало отбить у Чичагова борисовскую переправу.
Через несколько минут обиженный конноегерский лейтенант, которого успокоил Бертье, уже мчался назад со своим ординарцем и думал, как он будет рассказывать в штабе о своем споре с императором.
Наполеон подъехал к Толочину. У крайней хаты – еврейской корчмы – горел костер, сложенный из досок разломанного сарая. У костра стоял только что прискакавший в Толочин генерал Дод, которого император посылал к Виктору.
Наполеон соскочил с коня и хотел уже идти в дом, но генерал Дод, почтительно снимая вылинявшую треуголку, подошел к нему.
С перекосившимся от злобы лицом Наполеон выразительно сказал Доду:
– Они уже там! – и, кивнув генералу, чтобы он шел за ним, вбежал на широкое крыльцо.
Лакеи, приехавшие заранее приготовить императору помещение, раскрывали двери, указывали, куда идти.
В большой комнате, на столе, застланном чистой хозяйской скатертью, стояли в двух субботних подсвечниках зажженные праздничные свечи, хотя было начало недели.
Наполеон подбежал к столу, сел на лавку и протянул руку, крикнув:
– Карту!
Паж тотчас же положил перед ним карту Белоруссии. Наполеон, не снимая треуголки, нагнулся над картой.
Генерал Дод стоял у стола.
Наполеон начал думать вслух, как выйти из создавшегося катастрофического положения. Кавалерии у него не осталось, разведки не было. Приходилось лишь гадать о силе и движениях русских войск.
Дод знал Березину с ее болотистыми берегами и советовал не переправляться у Борисова, потому что русские, конечно, уже сожгли мост, а ниже Борисова сплошной лес и болота, через которые проложены многоверстные гати из тонких бревен и фашинника и где десятки мостов. Дод советовал перейти реку у Лепеля, при соединении ее с Уллой – там Березина неширока, и берега не илистые, а песчаные. Удино неоднократно переправлялся через нее. Дод предлагал соединиться с Виктором и Удино и идти через Глубокое к Вильне.
Наполеон то внимательно слушал Дода, то слушал и не слышал, думая что-то свое. Он переспрашивал генерала, потом опять молча склонялся над картой.
– Путь на Борисов короче. Идя к Лепелю на Глубокое, придется сделать большой обход, – возражал Наполеон. – Русские смогут прийти в Вильну раньше нас. И впереди – Витгенштейн.
Наполеон возражал не столько Доду, сколько своему ходу мыслей, этому варианту, который он давно знал и о котором только что напомнил Дод. Император водил пальцем вверх и вниз по течению Березины и Днепра и вдруг прочел: