Суворовец Соболев, стать в строй!
Шрифт:
Володя опять как-то неуверенно развёл руками, и розовая волна опять прокатилась по лицу, огибая веснушки.
– Я пока ещё не пробовал. Мы только изучали парашют, учились складывать. Правда, через месяц мы должны поехать к десантникам и попробовать прыгать с вышки.
– Не прыгал, – опять разочарованно опустился за парту Витька, и снова вздох потянулся по рядам. Вздох этот был какой-то противный, печальный и даже тоскливый. Он докатился до стены и поднялся над классом неприятной тяжёлой тишиной.
И только открываемая капитаном Баташовым
– Ну что, Володя, проводи сбор, – капитан Баташов сел на стул, а вожатый, натягивая то один, то другой рукав своей гимнастёрки, начал.
– Нам нужно набрать членов совета отряда. Я вас ещё плохо знаю. Вы друг с другом знакомы. Кого выберем председателем? – В классе стало тихо. – Так кто у нас будет председателем совета отряда?
Вопрос повис в воздухе, и Саньке Соболеву показалось: воздух в классе вдруг сжался и стал густым, как кисель. Все молчали, молчал и Санька. В мгновение он поймал себя на мысли: «Хочу ли я быть председателем? Да или нет? Наверное, нет! Наверное, нет! Ведь надо что-то делать, управлять ребятами, давать задания».
Санька почувствовал, как тяжело дышать кисельным воздухом, как ворот гимнастёрки сжимает горло. «А может, да? Как хорошо быть на виду, в работе, ты всем необходим, тебя все спрашивают. А вдруг выберут не тебя? А назовут другого?» Санька вдруг захотел, чтобы кто-то выкрикнул фамилию Соболев. Он почувствовал, что хочет быть нужным. Необходимым.
– А может, изберём Серёжу Яковлева? – спросил капитан Баташов и поправил волосы, опустившиеся на лоб. – Может ещё кого-нибудь? Предлагайте, не стесняйтесь, давайте проголосуем? Можете себя, если желаете, если считаете, что справитесь.
Толя Декабрёв осторожно приподнял руку, но, не дотянув её, также осторожно опустил.
– Суворовец Декабрёв, – привстал капитан.
– Да я хотел… – начал было Толя. – Наверное… Не знаю… Думаю… – перебирал он слова. – Тоже Яковлева, – наконец он закончил и сел.
Санька почувствовал, как горячая волна пробежала по телу, как она подобралась к лицу, ушам. Зажгла их. Ему тотчас же показалось, что все смотрят на него. «Стойте, не проходите, посмотрите на Саньку Соболева, он завидует Серёге Яковлеву, что выбрали его».
Санька опустил голову. Но это действительно так. Было обидно, что не выбрали, что не назвали, хотя минут назад он не хотел этого.
За Яковлева он поднял руку вместе со всеми. Потом стали выбирать звеньевых. На этот раз он хотел, чтобы кто-то назвал его, чтобы хоть кто-то вспомнил о нём, чтобы уже вошедший в роль вожатого Зайцев написал его фамилию на доске, но звучали фамилии других.
Выбрали звеньевых, зелёный патруль, редколлегию, но никто не вспомнил о нём.
– Ну вот и всё, – сказал раскрасневшийся вожатый. Он уже не волновался и был спокоен, будто всю жизнь руководил пионерами суворовцами.
Капитан встал из-за стола.
– Теперь у нас все при должностях, осталось закрыть собрание. В субботу будет линейка у памятника Виталию Бонивуру.
И только тут Санька понял, что его никуда больше не выберут. Теперь покраснели не только уши, но и глаза. Он уже чувствовал, что они становятся влажными.
Где-то очень далеко рассыпался по коридору звонок, и пионерский сбор как оборвался. Капитан приказал переодеться. Санька надел чёрную гимнастёрку, и в классе сразу стало темнее.
И хоть капитан Баташов отпустил взвод, предварительно объявив, что через пять минут будет построение на ужин, и роту в столовую поведет сержант Чугунов, Санька сидел, опустив голову, на своей второй парте у окна, смотрел на крышку, и ему всё казалось, что презрительные и смешливые взгляды взвода обращены к нему.
А класс уже опустел. Выходящий последним Саша Копытов баскетбольным движением, будто забрасывал мяч в корзину, подпрыгнул, изогнулся и выключил свет. Стало темно, и только дежурная синяя лампа из коридора чуть освещала затоптанный паркет между партами и огромной линолеумной доской. Потом исчезла и эта полоса, и тогда Саньке вдруг показалось, что его уши светятся в темноте раскалёнными углями. Он зажал их руками и закрыл глаза. Ему казалось, что сидит он один в пустом классе, в пустой казарме, пустом училище, один в целом мире.
– Ты что сидишь? – услышал он тихий через прижатые руки чей-то голос.
Сначала он подумал, что этот голос возник у него внутри, как будто сам себе задал этот вопрос. Но возникший в нём голос продолжал спрашивать:
– Ты что сидишь, рота уже строится на ужин?
Санька опустил руки и открыл глаза. Не мог же возникший в нём голос ещё раз спросить и напомнить об ужине.
– А тебе какое дело? – Санька не стал даже поднимать голову и вдумываться, кто задал этот вопрос, и лишь когда ответил, вдруг понял, что голос принадлежит вожатому, их новому вожатому, этому Зайцеву, из-за которого Саньке сейчас плохо, так одиноко, так обидно, что не хочется даже идти на ужин.
– Извини, но я, кажется, знаю, почему ты здесь один. Это я виноват, что тебя никуда не выбрали.
– Ну и что с того, что не выбрали, – отвернулся Санька к окну. – Ну и что? Я, может, по-другому случаю обижаюсь, я, может быть, обижаюсь просто так, – и подумал: «Сам виноват, сам всё отлично понимает, а ещё лезет в душу». – Думаешь, если выбрали, это хорошо? Нужна мне лишняя работа. Я, может, в кружок математики буду ходить и задачи лучше всех решать, – попробовал рассердиться Санька.
Но злость застревала внутри, и, пока она выходила, превращалась в обиду, а наружу прорывались предательские слёзы.