Суворовец Соболев, встать в строй!

Маляренко Феликс Васильевич

Спрашивать было бесполезно.

В коридоре их ждал Гришка Голубков.

— Принёс? – спросил Витька.

— Восемь штук.

— Где?

— Под шинелью.

— Почему молчат?

— Там темно.

— Так давай скорей. Себе оставишь трёх, мне трёх, Саньке двух.

— Суй сразу под гимнастёрку, не гукнут, — проинструктировал Гришка и принялся вытаскивать сизохвостых, крепко сверху сжимая их за крылья. Он ловко распихал птиц по запазухам сначала Витьке, а затем Саньке и дал последнее указание, — прижимайте крепче, не шелохнутся.

Когда

голуби прижались к Санькиному телу, он испугался: «Какие большие, как бы не заметили».

— А теперь на улицу и заходим на сцену в самый последний момент, чтобы никто не увидел, — приказал Витька.

В зале бродили и переговаривались, когда голубиная троица оказалась за кулисами. Занавес уже разделял зал и сцену. Майор Сорокин приказал роте занять широкие сценические ступени. Тут же из зала поднялся Волынский в чёрном костюме и белой рубашке. Его наглаженные брюки торжественно поднимались над лакированными ботинками, обнажая белоснежные носки. Рубашку украшала бабочка.

Дрогнул и распахнулся красный плюш занавеса. Зал затих. Ведущие суворовцы из первой роты, ещё не успели достигнуть середины сцены, как Волынский вытянулся, улыбнулся, протянул руки вперёд и застыл в таком положении.

— Хор суворовцев седьмой роты исполняет песню на музыку и слова Волынского «То суворовцы идут», — торжественно сообщил ведущий.

Оркестр в своей яме грянул первыми радостными аккордами, и автор взмахнул руками:

— Солнце скрылось

Над полями,

Только слышно там и тут:

Взвейтесь, соколы, орлами… -

То суворовцы идут…

После этой песни хор с чувством исполнил «Шли с войны домой советские солдаты».

— Ты готов? – Санька почувствовал толчок в бок, когда зазвучали советские песни. – Потихоньку пригибайся и вытаскивай голубей. Вот все обрадуются, когда услышат песню мира и увидят настоящих голубей. Вот увидишь, как нас будут хвалить, — суетился Витька.

Когда запели, у Саньки от волнения пропал голос. Он медленно опустился, достал первую птицу, и та, почувствовав свободу, трепыхнулась. Но Санька сильно прижал её к животу и принялся вытаскивать вторую.

Голубь дёрнулся и оцарапал Саньке руку. Санька разжал левую, и первый голубь, почувствовав слабину, вырвался, заметался между суворовцами, взлетел над сценой и начал испуганно шарахаться из угла в угол.

Отзвучал только первый куплет, но Гришка, приняв взлёт сизокрылого за сигнал, отпустил своих «вестников мира». Витька ругался яростным шёпотом, но своих птиц не отпускал. Гришкины голуби, как на простор, ворвались в зал и стали носиться под потолком вместе с обезумевшим Санькиным. В зале началось невообразимое. Свист смешался с хохотом. И только Волынский, как глухарь на сосне, ничего не слышал и, наслаждаясь, закрыв глаза, продолжал взмахивать руками.

— Раззявы, куда вы полезли? – шёпотом возмущался Витька. — Надо было в конце!

Один из ошалелых голубей пролетел над Волынским и, шарахнув

его крылом, вывел из блаженного состояния. Волынский оглянулся, взмахнул невпопад руками и, заглушив песню, опустил их.

— Ай, летите, — махнул рукой Витька, и ещё четвёрка сизарей вырвалась на свободу и безумно помчалась в зал.

Там повскакивали с мест. В общем гаме сплелись шум, гогот, свист, визг, возмущение. Кто-то включил свет, кто-то принялся ловить птиц, кто-то догадался закрыть занавес. Плюшевые полотнища медленно пошли навстречу друг другу. На сцену вбежал майор Сорокин.

— Соболев, Шадрин, Голубков, ко мне. Всем остальным — в зал.

Когда тройка незадачливых дрессировщиков предстала перед командиром роты. Он строго осмотрел её и приказал.

— Шадрин, сейчас же на танец пер-р-реодеваться. С вами со всеми будет отдельный разговор. Мы ещё посмотр-р-рим, достойны ли вы учиться в училище. Это дело сер-р-рьёзное – сор-р-рвать концер-р-рт в сор-р-рок пятую годовщину нашей ар-р-рмии.

— Да мы хотели песню укр-р-расить, — оправдывался Гришка.

— Знаем мы ваше «хотели». Давно пор-р-ра ваши штучки за вор-р-ротами училища оставить. А теперь поедете заниматься голубками к себе домой. Мар-р-рш в зал!

Последнее предупреждение

На этот раз в узкой, как вагон, канцелярии командира роты, опустив стриженые головы, стояло трое «голубятников». Сорокин с ошпаренным от негодования лицом сидел за своим столом и нервно постукивал толстыми пальцами по коричневому дерматину.

У стены с левой стороны стола сидел офицер-воспитатель первого взвода капитан Бугров, с правой стороны – капитан Баташов. Он, опустив голову, смотрел в пол и был сейчас похож на Овода, которого предали. Сержант Чугунов стоял.

Сейчас Санька боялся поднять голову и встретиться глазами не с командиром роты, а с сержантом. Чугунов улыбался, и эта улыбка счастливого человека как ножом готова была пройтись по натянутым и напряжённым Санькиным нервам и взорвать его. Он чувствовал, что одной встречи с этой улыбкой достаточно, чтобы выкрикнуть, оскорбиться, выбежать из канцелярии и, не думая о последствиях, хлопнуть дверью, либо просто разразиться слезами. Только не смотреть, только не поднимать глаз, только не встречаться…

Капитан Бугров криво улыбался, обнажив свои широкие лошадиные зубы. Эта усмешка постоянно жила на его лице, и даже когда он поддевал суворовцев, никто и никогда на него не обижался.

— Ну как можно так р-р-рьяно уже седьмой роте нар-р-рушать дисциплину! А что будет дальше, уму непостижимо. За эти выходки седьмую р-р-роту уже знают все. Самая недисциплинир-р-рованная. Но тепер-р-рь мне ясно, кто в тихом болоте сидит и дисциплину нар-р-рушает. Это надо же, дважды испор-р-ртить такие мер-р-роприятия! Сорвать концер-р-рт! Такую песню о голубях, о мир-р-ре испортить и затолкать сувор-р-ровца Вор-р-робьёва между р-р-рамами!