Суворовский алый погон
Шрифт:
– Не вижу связи с твоим желанием поступать в Суворовское училище, – сказала она. – Или ты хочешь стать, к примеру, военным дипломатом?
– Нет. Только командиром. Ну а почему решил поступать в Суворовское? Объясню. Как-то на улице перед окнами нашего дома готовились суворовцы к параду. Каждый день часа по полтора, и так дней двадцать подряд. Красиво маршировали! Я поначалу наблюдал за тренировками из окна, потом выходить стал, заговорил с суворовцами, ну и решил.
– Это на какой же улице? Сходить, посмотреть, что ли, – с нарочитой лукавинкой сказала Лариса.
– Далеко
– Ты их видел?
– Многих. Хочу быть таким, как они.
Трудно сказать, удовлетворил ли ответ Ларису, но что ещё мог сказать ей мальчишка, который об армии знал пока только понаслышке? Многих, очень многих тянула в армейский строй сила, поначалу неведомая и лишь позднее осознаваемая.
Игрушки у Николая были сплошь военные, а среди солдатиков, в которых он любил играть, даже фигурки суворовцев. Но то всё игрушки. Может, просто хотелось выделиться из сверстников, среди которых он ничем особенным не выделялся?
Николай сознательно покидал школу и уходил в суровый мальчишеский, во многом уже мужской коллектив, когда в школе как раз самое интересное и начиналось: вечеринки с одноклассницами, походы, танцевальные вечера.
Лариса поёжилась, и Николай поспешно снял с себя курточку, чтобы набросить ей на плечи. Во время этой несложной операции ухитрился поцеловать её в щёчку. Губки она по-прежнему прятала. И тогда он спросил откровенно:
– Можно я тебя поцелую?
– А ты что сейчас сделал?
– Не так… Можно поцеловать тебя по-настоящему? – уточнил Николай.
Она промолчала.
– Ведь завтра уезжаю.
– Вот завтра и поцелуешь, – хохотнула Лариса. – А то ещё понравится – и не уедешь. И не удастся мне увидеть ни суворовца, ни офицера.
Послышались голоса. Это шумная компания, покинув так называемую «улицу», приближалась к опушке леса. Заброшенная лодка, на лавочках которой устроились они с Ларисой, была одним из излюбленных мест молодежи.
Не сговариваясь, встали и пошли к берегу, чтобы не оказаться в общей компании, от которой недавно убежали.
– А я тебе хоть немножечко нравлюсь? – спросил Николай.
– Конечно же нет, – снова хохотнув, сказала Лариса.
– Совсем нет, – огорчённо молвил он.
– Увы! Потому и гуляю с тобой вдвоём, что совсем не нравишься, – прибавила она.
Он остановился, повернул её к себе и попытался обнять. Она снова отстранилась.
У ног плескалась вода, Млечный Путь мерцал в глубинах реки, преломляясь в плавных волнах. Дул лёгкий, тёплый ветерок, и у берега покачивался отцовский катер, небольшой, но с закрытым салоном и водомётным движителем. Николай потянул за трос, притягивая катер к берегу. Ключи от катера всегда были в кармане, и он предложил:
– Пойдём, посидим, а то, гляжу, замёрзла.
Он и не надеялся, что Лариса согласится, но она спросила:
– А
Но он ловко подвёл катер к мосткам, помог ей перебраться на небольшую палубу и пройти на корму. Открыл ключом дверь, и они спустились в салон, в котором, как в купе, а если точнее и понятнее для сельской местности, как в грузовом варианте автомобиля ГАЗ-69, были по сторонам две лавочки. А впереди, так же, как в машине, слева – руль, а справа – сиденье для пассажира. Он усадил Ларису на одну из лавочек и затворил за собой дверцы. Они остались совсем одни, они были совсем рядом, и он слышал её учащённое дыхание. С минуту он сидел молча. Молчала и она, решившаяся на такой вот весьма смелый для девочки шаг к неведомому. Приблизился к ней, притянул к себе, пытаясь найти своими губами её губки. В салоне было очень темно, и найти их можно было лишь на ощупь, определив их близость по теплоте её дыхания.
Прикосновение оказалось неожиданным и оттого ещё более завораживающим. Поцелуй не получился. Николай просто ткнулся губами в плотно сжатые девичьи губы и испуганно отстранился, ожидая её возмущения. Но возмущения не последовало.
– А ты умеешь целоваться? – шёпотом спросила она.
– Умею, – сказал он, вспомнив, как сиживал со своей соседкой по дому в Калинине Танечкой в скверике за Речным вокзалом и как они оба прокладывали себе ещё неизведанный ими путь к самым первым в жизни поцелуям. Теперь он казался себе уже опытным в таких вопросах, а потому прошептал:
– Я тебя научу. Хочешь?
Она не сказала «нет», но, естественно, не могла сказать «да». Он этих тонкостей не знал, а потому некоторое время ждал ответа.
– А где ты научился?
Отвечать на такой вопрос не хотелось, и чтобы не отвечать, он снова притянул к себе Ларису и на этот раз уже быстрее и увереннее нашёл её губки. Они были всё также плотно сжаты, но ему удалось язычком развести их.
– Так целуются? – спросила она, отстранившись.
– Так, – сказал он и снова прильнул к её губам.
Она держалась уже более раскованно. Почувствовав это, он положил её на спину, навалился, не встречая сопротивления этим своим действиям, но лишь попробовал опустить руку к её коленям, как почувствовал протест и оставил эти попытки, довольствуясь достигнутым, которое и так уж превзошло всего его ожидания. Да, это были всего лишь «сладкие томления юного осла», столь точно упомянутые Генрихом Гейне, а вернее конечно же переводчиком известного стихотворения, ибо лишь перевод на русский язык делает европейскую эрзац-поэзию поэзией высокого стиля.
Сколько раз потом, уже в училище, будучи оторванным от общения со сверстницами, он вспоминал ту ночь, и ему казалось, что он недоделал чего-то такого, что мог доделать, если бы проявил настойчивость. Но это, разумеется, только казалось, ибо в ту эпоху, оболганную демократами, девочки не позволяли себе переступать грани в юном возрасте. Ведь и того, что было у него с Ларисой, казалось, вполне достаточным, чтобы отношения встали на какую-то новую грань, ведь они, хоть и через плотные преграды, но ощущали взаимный трепет тел и стук сердец, готовых биться в унисон.