Свадьба палочек
Шрифт:
Я снова взглянула на свои гладкие ладони, не зная, что сказать, о чем спросить.
– Расскажите мне о вас и Шумде.
– Я не видела его семьдесят лет. С того дня, когда спасла его. Так оно устроено – если приносишь себя ради кого-то в жертву, больше ты с этим человеком не встречаешься. Почти всегда оттого, что они сами не желают больше тебя видеть. Не хотят напоминаний о том, что ты для них сделала. Но если они молоды, то даже и не знают, что произошло, потому что не понимают… В остальном это вполне терпимо. Ты просто становишься обычным человеческим существом
Глаза ее говорили другое. Замолчав, она перевела взгляд на цветы, словно эти прекрасные букеты были посвящены в тайну, которой она не хотела делиться.
– Но Франсес, я ведь умерла! Расшиблась насмерть в театре. И в церкви, упав с лесов…
– И возродилась к новой жизни. Еще и еще раз. А простым смертным это не дано. Они живут только единожды и умирают. Мы живем, умираем и возвращаемся, чтобы жить снова. Никому, кроме нас, это не дано. Поэтому люди и верят в реинкарнацию – ведь некоторые и в самом деле возвращаются, но только не те, о ком они думают. Unsterblich.
– Что?
– Бессмертные. Это по-немецки. Шумда любил это слово. Говорил, что, когда его произносишь, язык двигается, как при поцелуе.
– Это слово было вырезано на стенке колыбели. На колыбели, где лежала моя дочь.
– Ничего удивительного. Все, что мы переживаем, рано или поздно оказывается взаимосвязанным. Наши раздельные жизни, мельчайшие детали каждой… абсолютно все взаимосвязано. Ты познакомилась с Хью благодаря тому, что услыхала его спор с другим человеком о твоем Джеймсе и картинах Лолли Эдкок. Ты и меня встретила благодаря ее работе. Помнишь детские книжки, в которых надо было соединить линиями точки на бумаге? Это мы. Все взаимосвязано.
– Почему теперь, Франсес? Почему я именно теперь узнаю все это?
– Из-за любви, моя милая. Потому что ты наконец влюбилась и получила возможность стать бескорыстной. Это случается только раз в жизни, любой жизни. Бывают большие любви, бывают маленькие, но бескорыстная любовь только одна. В твоем случае это, видимо, любовь к твоему ребенку. Я было решила, что ты любишь Хью, но нет – ведь это откровение было тебе после его смерти.
Я почувствовала внезапный, острый приступ дурноты. Еще немного, и меня бы вырвало. Я зажала рот ладонью, пытаясь заглушить позыв. Мне это удалось, еле-еле.
С той минуты, когда я узнала, что беременна, столько всего случилось, что у меня не было возможности как следует поразмыслить о том, что это для меня значит. Но я знала, что Франсес права. Этот зачатый ребенок значил для меня все на свете. Дочь от человека, с которым я надеялась прожить остальную жизнь. Дитя, о котором я всегда мечтала, но гнала прочь мысли о нем, потому что чем старше я становилась, тем призрачнее делалась надежда встретить любовь и обзавестись семьей.
В тот день, когда я узнала о своей беременности, мне было еще одно, совсем иное откровение. Сидя в электричке на обратном пути в Крейнс-Вью, я обдумывала, как лучше сказать об этом Хью. И вдруг в разгар моих размышлений мне пришло в голову: господи, я ведь больше никогда не буду одна! С этим ребенком в моей жизни я больше никогда не буду одна. Я испытала самое теплое, интимное и утешительное чувство за всю свою жизнь.
Пока Франсес говорила, я инстинктивно прижала руки к животу – не знаю, искала ли я защиты или утешения. Я шепотом спросила ее:
– Разве так уж плохо быть как все?
– Почему же, нет. Просто это совсем не похоже на то, что тебе известно.
– В чем не похоже?
Она задумалась. Ее правая рука резко взмыла с кровати, словно что-то ловила в воздухе. Она плавно опустила руку на колени, подумала еще немного и только после этого сказала:
– Быть обычным человеком – это более глубокое, богатое и гораздо более печальное чувство, чем то, о котором знаешь ты. Где-то в глубинах своих душ, своими генами, клетками люди понимают, что, кроме этого, у них ничего нет. Но по большей части они даже не понимают, что же это такое. Твой дух спокоен, потому что знает: когда закончится этот танец, начнется другой. А потом еще.
– Что именно я могу отдать?
– Твое бессмертие. Ты его передашь своему ребенку. Существу, которое ты любишь так же сильно, как себя. Свое я отдала Шумде. Его собирались казнить. Я не могла этого допустить, потому что понимала: я люблю его больше жизни.
– Как его отдавать – есть какой-нибудь специальный способ?
Она покачала головой.
– Нет. Это всегда бывает по-разному, но ты догадаешься, что именно надо сделать, когда придет время. Не забивай этим голову заранее.
– А что сделали вы, Франсес? Она прикрыла глаза.
– Подожгла пса.
– Почему?!
– Сама не знаю. Но это было необходимо. Когда я осознала, что должна сделать именно это, я сразу поняла, что произойдут перемены. Так и вышло. Как только я это сделала, откуда ни возьмись появился адвокат, который сказал, что может спасти Шумду. Герр доктор Понграц. Никогда не забуду этого имени. Он заявил, что знает о несчастье в театре из газет. Что отыскал малоизвестный австрийский закон, на основании которого Шумда может быть оправдан. Он взялся за это и выиграл процесс.
– Но неужели никто другой не знал об этом законе и не мог им воспользоваться?
Франсес выпрямила спину и пригладила простыню возле себя.
– Нет, потому что до Понграца этого закона в помине не было.
– Бессмертие можно подарить кому угодно или только тому, кого любишь?
– Любому. Узнав, кто ты и чем обладаешь, ты можешь распоряжаться этим даром по своему усмотрению. Можешь отдать его кому хочешь.
Мы молча сидели среди ее цветов и «встроенной» музыки. Мне хотелось еще о многом ее спросить.