Свадебные приготовления в деревне
Шрифт:
Это был омнибус, он быстро поднялся в пустую клетушку, сел у застекленного окошка за козлами и уткнулся спиной в угол, ибо сделал все, что нужно было. Ведь если кучер спит, то к утру он проснется, а если он умер, то придет новый кучер или хозяин, а если и этого не произойдет, то с ранним поездом прибудут пассажиры, люди спешащие, которые поднимут шум. Во всяком случае, можно успокоиться, можно даже задернуть занавески перед окошками и ждать толчка, с которым эта повозка тронется.
«Да, после
Он зажег огарок свечи, достав его из жилетного кармана и поставив на скамейку напротив. Стало достаточно светло, из-за темени снаружи в черных стенках омнибуса не было видно окон. Не думалось ни о том, что под полом – колеса, ни о том, что впереди – впряженная лошадь.
Рабан основательно растер себе ноги на скамье, надел теплые носки и сел прямо. Тут он услышал, что со стороны вокзала кто-то кричит: «Эй! Если в омнибусе есть пассажир, то пусть объявится».
– Да, да, и он хочет уже поехать, – отвечал Рабан, высунувшись из открытой двери, держась правой рукой за косяк, а левую раскрыв около рта.
Дождь хлынул ему за воротник.
Закутанный в парусину двух разрезанных мешков, пришел кучер, отсвет его переносного фонаря прыгал по лужам под ним. Угрюмо начал он свое объяснение: он, понимаешь, играл с Лебедой в карты, они только вошли в азарт, как пришел поезд. Тут уж ему никак невозможно было выглянуть, но тех, кому этого не понять, он ругать не хочет. А вообще здесь дыра дырой, и непонятно, что может здесь делать такой господин, и на месте он будет все равно достаточно скоро, так что жаловаться нечего. Только сейчас вошел господин Пиркерсгофер-это, извините, господин адъюнкт – и сказал, что, кажется, какой-то блондинчик хочет поехать на омнибусе. Ну, тут он, кучер, тотчас и справился, или, может быть, он не справился тотчас же?
Фонарь был укреплен на конце оглобли, лошадь после глухого понукания тронула с места, и взболтанная на крыше омнибуса вода медленно закапала теперь через щель в фургон.
Дорога могла быть гористой, грязь наверняка обдавала спицы, веера воды с шумом расходились сзади за вертящимися колесами, почти не натягивая поводья, управлял кучер вымокшей лошадью… Разве нельзя было все это использовать для упреков Рабану? Лужи неожиданно освещал дрожавший на оглобле фонарь, и они, нагоняя волны, растекались под колесом. Все это происходило только потому, что Рабан ехал к своей невесте, к Бетти, старообразной
Не раз он нечаянно ударялся головой о стенку, к которой приник, тогда он на несколько мгновений поднимал глаза к потолку. Однажды правая его рука соскользнула с бедра, на котором лежала. Но локоть остался в углу между животом и ногой.
Омнибус ехал уже между домами, то и дело внутрь повозки проникал свет из какой-нибудь комнаты, какая-то лестница – чтобы увидеть первые ее ступеньки, Рабану пришлось бы встать-вела к церкви, перед воротами парка горело большое пламя фонаря, но статуя какого-то святого проступала лишь черным пятном сквозь свет мелочной лавки, теперь Рабан увидел свою догоревшую свечу, накапавший воск которой неподвижно свисал со скамьи.
Когда повозка остановилась перед гостиницей, когда хорошо слышны стали дождь и – наверно, было открыто окно – голоса гостей, Рабан подумал, что лучше – сразу же выйти или подождать, чтобы хозяин вышел к омнибусу. Как принято в этом городке, он не знал, но Бетти несомненно говорила уже о своем женихе, и после его роскошного или бледного появления ее авторитет здесь возрастет или уменьшится, а тем самым и его собственный. Однако он не знал ни того, каким авторитетом пользуется она теперь, ни-тем неприятнее и тяжелее – что разгласила она о нем. Прекрасен город и прекрасен путь домой! Если там идет дождь, то едешь на трамвае по мокрым камням домой, а здесь на телеге по грязи в трактир… «Город далеко отсюда, и если бы я сейчас умирал от тоски по дому, никто не смог бы доставить меня сегодня туда… Ну, пусть не умер бы… но там у меня будет на столе блюдо, которое ожидалось в этот вечер, справа за тарелкой – газета, слева – лампа, а здесь мне подадут какую-нибудь жуткую жирную еду – не знают, что у меня слабый желудок, да и если бы знали… – незнакомую газету, множество людей, которых я уже слышу, будет при этом присутствовать, и лампа будет гореть для всех. Какой это может дать свет, для игры в карты достаточный, но для чтения газеты?..
Хозяин не идет, плевать ему на гостей, он, наверно, человек нелюбезный. Или он знает, что я жених Бетти, и это дает ему основание не заботиться обо мне? Не потому ли и кучер заставил меня так долго ждать на вокзале? Бетти ведь часто рассказывала, как ей случалось страдать из-за похотливых мужчин и как приходилось отвергать их домогательства, может быть, и сейчас так…»