Свадебный барашек
Шрифт:
– Давай бороться. Рашид согласился.
– Дай только и я засучу рукава.
Фашист уперся руками в бока. Рашид проворно закатал рукава гимнастерки. Они яростно схватились. Боролись долго. Фашист не хотел давать Рашиду отдышаться, был худой, но выносливый.
Лошадь пощипывала траву, а уздечка по-прежнему была на руке Мухаммед-киши. Он бормотал во сне:
– Дай подножку, подножку дай. Он гнилой внутри.
Те схватились снова. Вдруг откуда ни возьмись появился баран с колокольчиком на шее. Нацелившись рогами, он хотел боднуть фашиста,
Мухаммед-киши проснулся. Стало холодно. Он встал на ноги и увидел, что лошадь неспокойна, бьет копытами, навострила уши.
– Никак волка почуяла, Гашга.
Взяв двустволку, он пальнул разок в воздух, потом сел на лошадь и поехал. Стало светать. Из-за горы вставала луна. Быть может, после сна Мухаммед-киши она хотела вернуться в эти края...
Среди виноградников, рядом с навесом, горел костер. У костра, протянув руки к огню, сидел мужчина. Отблески пламени бегали по его лицу и одежде. На столбе, подпиравшем навес, висели ружье, переметная сумка, рядом со столбом в землю был наполовину закопан большой глиняный кувшин.
Мухаммед-киши привязал лошадь к столбу.
– Адыгезал, это что еще за костер?
– Продрог я совсем, Мухаммед.
– А ну, погаси сейчас же.
– Почему?
– Немецкий аэроплан увидит, бомбу сбросит.
– Делать немцу нечего, как искать больного Адыгезала.
– Не варит у тебя башка-то. Ты мозгами пораскинь маленько: чего ради врагу переть-то оттуда? А за нефтью бакинской, за солью нахичеванской. И выпить они, ой, не дураки. Вот и тянутся к соку нашего винограда, а то как же ты думал?
Мухаммед-киши взял заступ и стал засыпать костер землей.
– Да только он ведать не ведает, что не гоним мы вина из винограда, а сушим его, в плов кладем, бекмес из него варим.
Костер погас. Остались на земле лишь тени Мухаммед-киши, Адыгезала, навеса и лошади. Лошадь помахивала хвостом, Адыге-зал устраивался под навесом, Мухаммед-киши смотрел куда-то вверх.
– Слышь, Адыгезал, я сон хороший видел. Конец Итлеру будет.
– Имя-то какое... собачье.
– Не зря назвали. Знали, что взбесится, как собака, вот и назвали.
– Мать не назовет так свое дитя.
– О чем ты говоришь? Какая к черту мать?! Вон как они детей своих на войну-то гонят... Слышь-ка, Адыгезал, кажись, волк вокруг деревни кружит?
– Да, вчера унес одного ягненка.
– Видать, это волчье отродье оттуда же.
– Откуда?
– От итлеров этих. Адыгезал засмеялся.
– Ложись-ка ты спать, Мухаммед.
– Какой к черту сон? До утра буду объезжать стерню. Сказывают, они человека забросить могут.
Когда Мухаммед-киши пальнул из ружья, волк изменил свой путь и побежал в деревню. Вспрыгнул на дувал, оттуда на крышу. Сунул морду в дымоход овчарни и прыгнул вниз. Из овчарни раздалось сдавленное блеяние. Потом все стихло...
Когда рассвело, Мухаммед-киши направился в деревню. Никаких подозрительных звуков
тбище. Баран будет пастись, а он, положив голову на какой-нибудь камень, хорошенько поспит. Перекусив, он возблагодарил аллаха. Затем поднялся и пошел к овчарне. Открыв дверь, он остолбенел. Посередине овчарни сидел волк и, оскалившись, смотрел на него. Он быстро закрыл дверь.
– Чтоб ослепнуть тому, кто меня сглазил! Надевшая одну на другую несколько юбок жена его развешивала на веревке белье. Не оборачиваясь, она спросила:
– Кому шлешь проклятия, Мухаммед?
– Дурному глазу! Волк загрыз нашего барана. Белье выпало из ее рук.
– Кого же мы зарежем, когда придет Рашид?
Мухаммед-киши сел и схватился за голову. Казалось, что и сын не вернется с фронта, что и жена с детьми навсегда бросили его, что сломались опоры этого старого дома, что осела его крыша.
Деревенские ребятишки откуда-то прослышали о случившемся и разнесли по всему селу весть: "Дядя Мухаммед волка поймал".
Люди собрались у него во дворе. Больше всего было детей, были и старики, и женщины. Несколько ребятишек влезли на крышу овчарни и заглядывали через дымоход. Один из них кричал:
– Он похож на собаку. А бедного барана сожрал так, что одни рога остались.
Человек в шапке с длинным козырьком, в поношенной одежде присел рядом с Мухаммед-киши и так же, как и он, задумался. Как будто волк сожрал и его барана.
– Плохо дело, родной!
– Видно, судьба, Мусеиб-муаллим.
– Да, плохо дело.
– О баране я не жалею. Дело не в нем. Рашид с товарищами вернется с войны. Вот я и держал, растил барана для этого дня.
– - Да, плохо. Волк там, внутри?
– Там.
– Что ты намерен с ним делать?
– Мариновать буду. Я ему такую кару придумаю - свою могилу собственными глазами увидит.
"- Накажи его, накажи.
Жители деревни между собой называли его "Мусеиб-муаллим с дырявым животом". Но этого никто не видел. Потому что Мусеиб-муаллим был человеком стыдливым. Не купался летом в реке, не мылся в общем отделении бани, расположенной в большой деревне на том берегу реки. Было несколько человек, которые уверяли, что у него кишки видать, словно видели их собственными глазами. А еще были и такие, что и сердце видели.
Когда началась война, его вызвали в военкомат. Здесь все становились в чем мать родила перед женщиной в очках. Все в этих краях хорошо знали доктора Гохар. Она, как мать, осмотрев этих людей, записывала что-то в свою тетрадку. Когда пришла очередь Мусеиб-муаллима, он стал перед ней в одежде. Доктор Гохар многозначительно посмотрела на военного комиссара. И тот прикрикнул на Мусеиб-муаллима. Деревенские ребята были сконфужены. Они стали шептаться насчет того, что комиссар, видно, не знает, что перед ним учитель. Мусеиб-муаллим сказал: