Свадебный подарок, или На черный день
Шрифт:
Это и пришлось им сказать. Мария сразу согласилась. А Феликсу труднее было отказаться от своей идеи, которая казалась единственным выходом из безвыходного положения. Но и он, подумав, признал:
— Ты прав. — И повторил: — К сожалению, прав.
Больше Феликс ничего предложить не мог.
— Попробуй поговорить с Домиником, — неуверенно посоветовала Мария.
— Не согласится. Ты же знаешь его теорию: «Когда петля на шее, не шевелись — авось не затянется».
— А если попросить Роберта? — вспомнил он их общего друга студенческих лет. Правда, их пути разошлись.
— Бесполезно. Даже опасно.
— Настолько
— Особенно и меняться не надо было. Он же давно откололся.
— Тогда я думал, что это не всерьез.
— Очень даже всерьез.
— И Генрик отпадает, — поспешила вернуть их к главному Мария.
— Он тоже изменился?
Феликс пожал плечами.
— По-моему, он меняется вместе с обстоятельствами. Ты же помнишь, пока считалось, что здесь Польша, он был поляком Томашевским, а когда край вернули Литве, стал литовцем Томашаускасом и жаловался на притеснения. Теперь фамилию менять вроде ни к чему, зато усердно и во всеуслышание восторгается силой немцев.
— А Норейка? — И сразу почувствовал, что огорчил их.
— Тот не отказал бы. Но дай бог, чтобы самого не забрали.
— Кто-то донес, — пояснила Мария, — что его брат при Советах был директором национализированной фабрики. Значит, большевик.
Вот кого ему надо будет найти. Только потом, когда устроит своих. Но он не утерпел:
— А где этот брат теперь?
— Кто знает…
Феликс нахмурился.
— Лучше таких вопросов не задавать.
— Ты прав. Просто… мы были немного знакомы.
В прежние годы Феликс спросил бы, откуда. Но теперь не только советует не задавать вопросов, но и сам вопросов не задает.
— Может быть, Алекс?
Побоится. В чем, в чем, а в умении запугивать нашим «освободителям» не откажешь.
— Значит, Станиславу и вовсе не имеет смысла просить… — Она была последней его надеждой.
— Станиславу как раз можно было бы, — вздохнула Мария. — Но она сама ютится у родственников. Их дом разбомбили.
Да, в подвале, когда он думал об этом их разговоре, все выглядело иначе. Выходит, утопия… Или, как мама говорит, «воздушный замок».
Феликс молчал. И Мария больше ничего предложить не могла.
В столовой забили часы. Он стал считать. Одиннадцать. Там, в подвале, сейчас греются ходьбой. И Алина шепчет Янику, что, когда папа вернется, он их уведет отсюда. В настоящую комнатку, только с закрытой дверью. Там тоже надо будет сидеть совсем тихо. Зато будет тепло.
— А ты еще раз подумай о приюте, — неожиданно напомнил Феликс.
Мария тоже оживилась.
— Сам видишь, другого выхода нет. Единственное, что можно попробовать, — и она вопросительно посмотрела на мужа, — попросить Унтулиса взять туда Нойму, чтобы Яник не был совсем один. Поварихой или хотя бы нянечкой. — Она угадала мелькнувшую у него мысль и поспешила объяснить: — Ты не обижайся, но Алину туда нельзя. Потому что Нойму Яник привык называть тетей, а маму так называть не сумеет.
Да, к сожалению, она права…
— Но чтобы Унтулис мог взять ее на работу, — напомнил Феликс, — ей тоже нужен документ.
Мария сникла.
— Ты же сказал Стефе, что для Алины документ раздобудешь. Попробуй достать еще один.
— Пока и одного нет, а ты уже про второй.
— …Мы с тобой у двух разных ксендзов попросим выписки из костельной книги о крещении. Объясним, что человек потерял метрику, а для
Феликс сидел, уже знакомо уставившись в пол.
— Но если ты придумал что-нибудь лучшее…
И тут он сказал:
— Для Алины тоже надо искать другое место. Стефа отказалась.
Феликс повторил всю ее, как он выразился, речь. Оказывается, Стефа заговорила с ним сразу же, как только они спустились по лестнице. Начала с того, что при муже Алины не решилась все объяснить, но они с Марией должны ее понять — не может она прятать у себя Алину. Это ведь то же самое, что шагнуть в толпу евреев, которых ведут на расстрел. Искренне вздохнула. Очень ей жалко Алину и вообще несправедливо это — убивать невинных людей. Но раз уж немцы вбили себе в голову такое — как пойти против? Они же такие страшные, тем более что все равно не поможет это, — ведь документы у Алины будут ненастоящие; да и кто поверит, что такого интеллигентного вида женщина — прислуга. А главное, что и с крашеными волосами ее узнают — тут Феликс немного запнулся, — …глаза слишком еврейские.
Вдруг мелькнуло в памяти, как его поразили, когда он впервые увидел Алину, ее глаза. Огромные, бархатистые, и он долго не мог определить, что в них такое необычное, почему так тянет смотреть в эти глаза. До сих пор тянет…
— Профессор, ты нас слышишь?
— Слышу.
— А по-моему, ты сейчас далековато отсюда.
— Извините.
— Мария подала хорошую мысль — поговорить с женой Норейки, со Станиславой, словом, с теми, кто сам не может помочь, но остался нормальным человеком. Вдруг они кого-нибудь найдут.
— Спасибо…
Оттого, что опять забрезжила надежда, он острей почувствовал томившее весь вечер чувство вины за то, что взвалил на них такое опасное, непосильное бремя. Стал им объяснять, что не имел права к ним приходить, но другого выхода у него, к сожалению, не было. В подвале больше оставаться нельзя. Холодно. Да и неизвестно, что случилось с женщиной, которая им оставляла в условленном месте еду. Они уже несколько дней ничего, кроме снега… — О картофельной шелухе он говорить не стал. Он чувствовал, что не надо ничего объяснять, они все понимают. Но говорил. Только когда увидел в глазах Марии слезы, умолк.
Мария быстро вытерла глаза.
— Пойду постелю тебе в детской.
Так и сказала: «В детской».
Лучше бы не стелила. Он остался бы на кухне. Здесь, как только лег, словно уплыл куда-то. Но всего на мгновенье. Сразу ворвалась мысль: на этом самом месте после «праведных трудов» отдыхает немецкий офицер.
Он пересел в кресло.
Надо уснуть. Вот так, сидя. Он же в тепле. Оно должно расслаблять, клонить ко сну. И мягкое кресло, и настоящее одеяло.
Дома, хотя кровати были широкие, Алина всегда засыпала, уткнувшись ему в плечо. И в гетто так засыпала. Правда, оттого что они были у всех на виду, стеснялась. Лишь когда все в комнате засыпали и становилось по-ночному тихо, она осторожно поворачивалась на бок, легонько, словно виновато, утыкалась ему в плечо, и по ее дыханию он чувствовал, как она погружается в сон. Сам он тоже ждал этого — ее голову у плеча. Даже в подвале, где между ними лежит Яник, — Алина через него протягивает руку и кончиками пальцев касается его плеча.