Свастика и Пентагон
Шрифт:
Свастика размещалась, как и следовало ожидать, в комнате номер четыре. Как и другие знаки, она складывалась из ботинок, но кончик ее оставался недостроенным – не хватало одной пары.
Курский бережно поставил свои ботинки в недостроенный угол свастики. Теперь она стала завершенной, полной. Видимо, ботинки с самого начала стремились сюда, оттого и вели себя так странно.
Курский хотел тихо выйти, но оглянулся – его ботинки по-прежнему с любовью смотрели на него своими дырочками для шнурков. Он вернулся, вдел ноги в ботинки, не сдвигая их с того места, которое они занимали в составе свастики. Он встал неподвижно в конце одного из сегментов свастики и более
Он знал, что отныне и навеки он будет стоять здесь неподвижно, в этой пустой старой комнате, не ведая ни усталости, ни скуки, ни смерти…
«Я остаюсь с вами. С вами», – с этим шепотом, обращенным к ботинкам, он и проснулся, с лицом, осыпанным странными легкими слезами, как если бы слезы были хрустящими и полыми пузырьками, наподобие воздушной кукурузы, которую едят в кино.
В автомобиле Цитруса все неуловимо изменилось, словно это был совершенно другой автомобиль – другой марки и конструкции. Изменились и все люди в машине. Изменился и мир вокруг.
Лицо Солнца теперь откровенно излучало золотой свет. Отсветы этого сияния золотыми лепестками проносились и парили во внутреннем пространстве машины. Лицо Ветра, наоборот, казалось темным, волосы на голове его шевелились, он сидел, округлив глаза и надув щеки, словно удерживал в себе вихрь.
«Майор Вихрь», – подумал о нем Курский.
Цитрус казался древним рыцарем или, наоборот, космонавтом. Во всяком случае, голову его увенчивал шлем со странными грибообразными отростками. Мальчик Корнеев, сидящий на переднем сиденье, светлел и смеялся, как некий живой одуванчик, которого щекочут стрекозы и мелкие феи.
Они вышли из машины и пошли по тропе сквозь лес, который, казалось, целиком был насыщен играющими светлячками. Мальчики шли впереди, Солнце взяла Онта за руку.
– Что тебе снилось, Онт? – спросила она шепотом.
– Мне снились ботинки.
– Много ботинок?
– Очень много, мое Солнце. И они складывались в знаки.
– Ботинки – это следы. Ты же следователь, Онт. Ты идешь по следу, не так ли? Наконец-то ты взял верный след.
Она засмеялась.
– Где мы? – спросил он.
– Мы на Мангупе, очень высоко над уровнем моря. Идем по тропе жрецов. Слева и справа от этой тропы лежат древние кладбища тавров.
Действительно, на склонах среди невысоких деревьев виднелись надгробия, какие-то заросшие лишайниками камни, и что-то вертелось и реяло в траве между могил, как будто духи тавров, существа размером не больше сусликов, плясали там, свившись в хороводы и цепи.
– Что было в гранатовом соке? – спросил Онт.
– Вот это, – Солнце протянула ему открытую руку – в центре ладони, там, куда сходились линии сердца, жизни и ума, лежала знакомая ему маленькая белая таблетка с выдавленной свастикой.
– Это очень молодое вещество, совсем новое.
Оно существует лишь несколько лет. Его назвали «севастикапа» – свастика собирающая. Но это веСВАСТИКА щество-младенец возвращает в очень древние и забытые миры. Возвращает в золотой век.
Солнце вдруг подняла руку ко рту, сжала таблетку своими ровными белыми зубами, затем обняла Онта и поцеловала. В момент поцелуя она раскусила таблетку пополам – половинка таблеткисвастики оказалась во рту Онта, другая половинка – во рту Солнца.
Оба проглотили свои половинки. Курский не поступил бы так, но здесь уже не было Курского.
Был Онт.
Ветер унес облака, и полная обнаженная луна сияла в зеленоватом небе. В почти фотографическом свете этой луны они увидели пещерный город: скалы были словно изъедены термитами, кое-где под сводами пещер
Они шли по тропе, пока не подошли к краю плато. Здесь высилась небольшая скала, напоминающая формой лежащего льва.
– Познакомьтесь, Онт, это Львиный Бог, – сказала Солнце. – За ним находится место Ритуала.
Онт зачарованно смотрел на голову Львиного Бога – она была огромна, камень, тесно испещренный складками, действительно очень напоминал львиную гриву.
– Львиная грива, – произнес Онт зачарованно.
– Когда-то я читал такой рассказ…
– Львиный Бог – живой, в лунные ночи голова его смотрит вправо, а в безлунные – влево. Он охраняет нашу Площадку, и если кто-то захочет проникнуть сюда с целью осквернить священное место, Львиный Бог убивает такого человека: его потом находят упавшим со скалы. Иногда эту скалу называют Божий Лев, но это в безлунные ночи.
– А грива у него тоже живая? – спросил Онт.
– В живом все живое, – ответила Солнце.
Они нагнулись и по очереди пролезли сквозь своего рода каменный лаз, образованный передними лапами Львиного Бога. Взорам их открылась Площадка: квадратная, просторная, состоящая из огромных плоских, плотно пригнанных друг к другу камней, словно ее вымостили свисающие с неба гиганты. С трех сторон она была защищена от ветров и взглядов скалами. Четвертая ее сторона обрывалась в пропасть, и с этого обрыва открывался умопомрачительный вид: далеко-далеко лежало море в лунном свете, чернели леса, столь далекие, что казались мхом, змеились внизу дороги, как нити во мху, россыпями тусклых искр мерцали далекие приморские селения… Этот ландшафт раскрывался как космически уютный покой – покой в обоих смыслах этого слова. Как шифоньер с секретами, решившийся насытить себя потоками кристально-соленого воздуха, что приходится братом ветру.
Онт подумал: когда безветренно, это не значит, что ветра нет – просто ветер стал таким медленным, что пронизывает собой совсем другое время, пронизывает и медленно продувает его, крадучись.
Ветер подошел к Онту и сказал:
– Мы называем эту площадку Двойные Деньги.
– Почему?
– Это связано с одной легендой. Ты узнаешь, мы расскажем тебе. А теперь взгляни на это.
Ветер посветил фонариком на ствол старого, низкого, кривого дерева, которое росло на обрыве, уцепившись за него корнями. На коре дерева вырезаны были свастики, но, видимо, сделали это так давно, что свастики невероятно вытянулись в длину вместе с ростом дерева и теперь их трудно было узнать. Такие же длинные искаженные свастики видны были на коре других похожих деревьев, росших на обрыве.