Сватовство по ошибке

Миллер Надин

Тристан отвернулся, не желая встречаться с ней взглядом, и уставился на далекий горизонт, где солнце уже пробивалось сквозь тучи.

– А потом, – продолжал он вполголоса, – все мои проблемы с платяным шкафом решились благодаря одному кучеру. Он переехал мою мать. Тот день был очень похож на сегодняшний. В лицо этому кучеру бил ветер и дождь, и, наверное, он даже не заметил, что кто-то угодил под колеса экипажа. Моя мать была такой маленькой и худенькой… ее легко было принять за кучу тряпья, которое кто-нибудь уронил посреди Хеймаркет-стрит.

– Ох, Тристан! Какой ужас вам довелось пережить! –

Мэдди ласково коснулась его руки. – А после этого вас взяла к себе графиня Рэнда?

– Да. – Тристан, наконец, взглянул в лицо своей собеседнице, и губы его искривились в болезненной улыбке. – Хозяйка борделя знала, кто был моим отцом, и велела одному из своих громил-помощников доставить меня в дом графа. Разумеется, граф все отрицал. Но графиня прижала меня к своей груди, осушила мои слезы поцелуями и приняла меня в своем доме как родного сына. С тех пор я стал лордом Тристаном, и ничто уже не напоминает мне о моем отвратительном детстве и о моей бедной матери, кроме этой проклятой трусости, которая, должно быть, будет преследовать меня до могилы.

Мэдди ободряюще сжала его руку.

– Никогда больше не называйте себя трусом! Вы самый смелый человек из всех, кого я когда-либо встречала! Когда я думаю о том, какую пытку вам пришлось вынести в тех ужасных темных трабулях, мне просто хочется плакать. – И опустив голову на плечо Тристана, она действительно расплакалась.

Тристан ошеломленно тряхнул головой. Он ошибся, предполагая, что внушит Мэдди отвращение этой грязной историей. Очевидно, его откровения ничуть не изменили ее отношения к нему. Когда Мэдди выплакалась, на лице ее было столь же очарованное выражение… и это грозило бедой, если только Тристану не удастся сию же минуту выбить из ее головы идиотское представление о нем как о трагическом герое.

И это была не единственная его ошибка. Вторая состояла в том, что Тристан все же простудился. Следующие два дня и две ночи его лихорадило. Мэдди ни разу не упрекнула его в том, что он не прислушался к ее совету, однако в глазах ее явственно читалась укоризна.

Однажды она даже предложила ему задержаться на несколько дней в очередной гостинице, где они остановились на ночлег, но это лишь укрепило Тристана в его решимости как можно быстрее добраться до Парижа. Вечером девятнадцатого марта, когда они въехали в город, Тристан чувствовал себя слабым, как котенок. Мало того, он постоянно кашлял, а мышцы его то и дело сводило судорогой, отчего верховая езда превратилась для него в постоянную пытку.

В Париже было необычно тихо. Трудно было поверить в то, что Наполеон со своим войском вот-вот вступит в столицу. Ничто не предвещало того, что вечером горожане уснут под властью короля, а, проснувшись утром, обнаружат, что на троне снова восседает император.

– Надо заехать в Тюильри, – прохрипел Тристан между приступами кашля. – Каслри захочет получить отчет из первых рук о судьбе короля Людовика, а я, возможно, окажусь единственным, кто сможет предоставить ему эти сведения.

Вспомнив о фанатичной преданности, которую питал к Бурбонам ее дед, Мэдди кивнула в знак согласия, хотя больше всего на свете в тот момент она желала горячего обеда и мягкой постели.

У ворот королевского дворца собралась

толпа. Тристан и Мэдди спешились и, ведя лошадей в поводу, направились к народу.

– Что происходит? – осведомился Тристан у какого-то грязного старика, опиравшегося на палку.

Старик окинул Тристана угрюмым взглядом из-под набрякших век.

– Ничего такого, что могло бы заинтересовать вас, святой отец. Толкуют, что Маленький Капрал сегодня ночует в Фонтенбло, а Жирный Людовик бежит в Гент. – Старик пожал узкими плечами. – Но какая разница, кто сидит на французском троне? Для нас, простых горожан, это ничего не меняет. – Подняв голову, он бросил взгляд на ворота. – Ага, вот и король, – заметил он, снимая шапку.

Мэдди увидела двух лакеев в ливреях. Они несли огромное кресло, в котором восседал толстяк в пурпурном атласном жилете, с редеющими седыми волосами и тройным подбородком, колыхавшимся, как пудинг.

Мэдди недоверчиво уставилась на него.

– Только не говорите мне, что эта жаба-переросток и есть тот самый король, за которого мой дед готов был пожертвовать жизнью! – шепнула она Тристану.

– Но это и вправду король, – прошептал он в ответ, сдерживая кашель.

Толпа приветствовала монарха со сдержанным энтузиазмом, и лакеи задержались на мгновение, чтобы король мог в ответ помахать народу рукой.

– Возлюбленные мои соотечественники, – произнес Людовик на удивление сильным и певучим голосом. – За себя не боюсь, я боюсь за Францию. Тот, кто разжег в нашей стране пламя гражданской смуты, обрушил на Францию и все несчастья войн с иными государствами. Он снова хочет надеть на шею нашей страны железное ярмо. Он намерен уничтожить конституцию, которую я даровал вам.

По толпе прокатился гром аплодисментов, а какой-то молодой солдат в потрепанной роялистской форме даже прокричал: “Да здравствует король!”

Король промокнул лоб кружевным платком и продолжал:

– Да будет эта конституция, эта гордость каждого француза, любящего свое отечество, нашим священным знаменем!

Толпа снова разразилась приветственными возгласами, на сей раз более искренними. Затем с помощью полудюжины крепких стражников Людовик Восемнадцатый сошел с носилок и уселся в богато украшенную дорожную карету. Напоследок Мэдди заметила, что король помахал пухлой, унизанной перстнями рукой из окна кареты, уже катившей на север, к бельгийской границе.

Глаза девушки наполнились слезами.

– Слава Богу, что моего деда здесь нет! Слава Богу, что он не увидел эту жалкую пародию на короля, дрожащую от страха перед Корсиканцем! – грустно проговорила она и огляделась вокруг. – Но у короля все-таки осталась горстка сторонников. Они хотя бы приветствовали его напоследок.

– Точно так же они будут завтра приветствовать Бонапарта, – сухо заметил Тристан. – Этот старый парижанин совершенно прав. Людям надоело сражаться не на жизнь, а на смерть, и они готовы с распростертыми объятиями принять любого, кто пообещает им мир и спокойствие. Но это не наша забота. – Он обвел взглядом толпу, уже заметно поредевшую. – Пока что мне не попалось на глаза ни одного знакомого, но удача может изменить нам. Надо покинуть Париж как можно скорее, прежде чем меня кто-нибудь узнает.