Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции
Шрифт:
Куда более веселым и плодотворным для Якова Михайловича стал другой визит. В Ригу. Стучка еще перед своим отъездом на родину пригласил его на I Вселатвийский съезд Советов. И Свердлов ответил, что принимает приглашение — при условии, что съезд состоится в Риге. Так и случилось. Германские части откатывались без боя, а разрозненные добровольческие части и отряды земской самообороны — балтийский Ландвер, организовать фронт на подступах к латвийской столице не смогли. 3 января красные войска вошли в Ригу. Стучка стал председателем правительства.
Свердлов быстро отреагировал — ВЦИК принял постановление о признании независимости
13 января, выступая на съезде, он чрезвычайно расхвалил латышей. Говорил: «Ни с одной страной мы так тесно не связаны, как с красной Латвией… Ни с кем мы так тесно не связаны, как с латвийскими стрелками…»
Правда, как раз здесь хваленые латышские стрелки проявили себя отвратительно. Попав на родину, они вдруг стали проявлять все симптомы… прежней российской армии. Их боеспособность начала быстро падать, пошло разложение частей, падение дисциплины, со дня на день усиливалось дезертирство. Ну да и то сказать — они в России хорошо подзаработали, разжились грабежами при карательных акциях. Так зачем им нужно было и дальше головы под пули подставлять? Следовало реализовать приобретенные капиталы, заняться своими хозяйствами… И отбить всю Латвию красным так и не удалось. Белогвардейцев и Ландвер поддержали германские добровольцы, и фронт остановился по реке Виндава (Вента), а в Либаве разместилось националистическое правительство Ульманиса.
Нельзя не отметить и тот факт, что Рига в данное время стала одним из самых кошмарных эпицентров «красного террора». Значительную долю населения Латвии тогда составляли немцы. Местные, прибалтийские. И из них же тут состояла вся социальная верхушка. Не только помещики, но и чиновники, торговцы, городские ремесленники. А латыши в ту пору, в отличие от нынешних, немцев ненавидели. И террор тут развернулся не только по «классовому», но и по этническому признаку. С одной стороны, хватали «буржуев», семьи отступивших белогвардейцев, с другой — немцев. Без различия пола, возраста. Несколько тюрем было забито битком.
И расстрелы приняли такой размах, что солдаты отказались в них участвовать. Тем более что в волнах арестов и этнических чисток обрекалось на смерть много женщин, детей. Тогда «священную обязанность» палачей добровольно взяли на себя молодые латышки! И из них составилось целое спецподразделение, «прославившееся» жутким садизмом. Казни шли за городом, где со времен Мировой войны остались окопы и траншеи — готовые могилы. Производили экзекуции в открытую, среди бела дня, не считая нужным скрывать. Пригнав очередную партию обреченных, «амазонки» заставляли всех раздеться донага. Приказывали ждать своей очереди на снегу и морозе, а расстреливать не спешили. Измывались и истязали людей, многих кололи штыками, у женщин резали груди, вспарывали животы, мужчинам отхватывали половые органы.
В отряде установились нравы полуказармы-полуборделя, шли веселые гулянки, процветала лесбийская любовь. Но «амазонки» стали не только исполнительницами, они и сами отбирали
Кстати, а вот интересно, бывал ли сам Яков Михайлович при казнях? Рожденное им постановление ВЦИК требовало от ответственных работников лично присутствовать. Хотя выполняли его не все. Известно, что Дзержинский не посещал расстрелы никогда. В отличие от Петерса, который не только любил посещать, но и сам приохотился расстреливать. И даже водил на казни сына, мальчика лет восьми, бегавшего за отцом и просившего: «Папа, дай я!» Ну, Свердлов-то вряд ли снисходил до того, чтобы собственноручно нажать курок. Не по рангу. Но посещать казни — вполне мог. Он любил кровь. Еще в своей уральской банде поучал, что нечего бояться крови. Так что и в Риге мог посетить подобное мероприятие, оказать столь высокую честь самоотверженным латышкам. А заодно проверить, как Стучка, Линде и прочие его подручные переносят зрелище крови и смерти.
В Латвии Свердлов инициировал и проведение коллективизации по своим задумкам. Сельское хозяйство в Прибалтике было не общинное, как в России, а хуторское и помещичье — тем легче казалось провести обобществление. Помещики и арендаторы частью успели сбежать, а кто не успел, тех перебили батраки при приближении красных. И помещичьи хозяйства власть стала переводить на положение готовых «коммун». Сперва батраки встретили новшество с восторгом. Но «коммунизированные» закрома амбаров сразу же начали выгребать продразверсткой. А мужикам принялись разъяснять, что, например, поросенок, родившийся от личной свиньи — это уже не личная собственность, что он должен быть поделен поровну на всю коммуну. И латышские крестьяне призадумались. Шатнулись прочь от такой власти…
В Москве же, пока Свердлов раскатывал туда-сюда, произошли события, вроде бы, незаметные. Однако имевшие значительные последствия. Письмо Ленину прислал Михаил Иванович Калинин. Убежденный коммунист, подпольщик с солидным стажем, активный участник Октябрьской революции. И, в отличие от других видных партийцев, русский человек, бывший рабочий, выходец из деревни. Но человеком он был скромным, на первый план никогда не лез, поэтому занимал не столь уж высокий пост городского головы Петрограда — то есть заведующего коммунальным хозяйством. Его свердловские методы наступления на крестьянство глубоко встревожили и возмутили, и он обратился напрямую к Владимиру Ильичу, описав примеры безобразий и дополнив своими предложениями по изменению политики.
Письмо дошло по назначению. Возможно, только благодаря тому, что Яков Михайлович был в очередном отъезде. И в начале января Ленин сам вызвал Калинина в Москву, к себе. Отметим, вызвал в такие дни, когда знал, что Свердлова не будет. Случайно ли? Ведь раньше, даже и до августовского покушения, все визиты к Владимиру Ильичу проходили через посредничество Якова Михайловича. Желающие встретиться с вождем обращались к нему, а уж он договаривался с Лениным и сообщал, состоится ли встреча и когда.