Свергнуть всякое иго. Повесть о Джоне Лилберне
Шрифт:
— Вполне в его духе. — Кромвель поморщился, потом кивнул в сторону окна и добавил: — И ведь найдутся тысячи таких, что поверят ему.
— Из сказанного им еще одно запало мне на ум. О корне наших политических разногласий. Точно не помню, но смысл был таков: «Вы не верите в английский народ, а мы верим и считаем, что он совладает с гораздо большей мерой свободы, чем та, которую вы отпускаете ему столь скупо. И не впадет при этом в анархию».
— О да, он готов поставить на народе рискованный опыт с тем, что он именует «истинной свободой». А когда все снова начнет тонуть в кровавой междоусобице,
— Стол у него, как обычно, завален сводами законов, «Институциями» Кока и прочей юридической рухлядью. Я имел неосторожность сказать, что до сих пор в истории Англии закон играл ничтожную роль. Он едва не бросился на меня. Стал перечислять всех, кто шел на смерть ради торжества закона еще со времен «Великой хартии вольностей». Кричал, что и гражданская война началась только из-за того, что попирался закон. Парламентские петиции и указы цитировал наизусть. Не знаю, найдем ли мы прокурора, который сможет переговорить и перекричать его на суде.
— Надо найти. Примириться с этим человеком невозможно, он будет обвинять нас во всех смертных грехах, проклинать, требовать возмездия. Его утихомирит только топор. Видит бог, я делал все возможное, чтобы избежать…
Громкий треск и скрежет под днищем прервал его речь.
Передняя часть кареты взмыла вверх, задняя накренилась, ударилась о землю, что-то металлическое с невыносимым визгом заскребло по камням мостовой.
Кромвель судорожно попытался уцепиться за обшивку, но отброшенный на него Питерс сорвал его руку, тяжело прижал в угол.
Предостерегающий крик вырвался из сотен ртов. Толпа метнулась к карете, потом отхлынула на тротуары.
Сзади послышался топот копыт.
В перекошенном окне замелькали крупы коней, сапоги и шпоры офицеров конвоя.
Гудрик с обнаженной шпагой в руке с трудом распахнул заклинившуюся дверцу, сунул внутрь искаженное отчаянием лицо:
— Генерал?!
Кромвель и Питерс все еще барахтались в углу, пытаясь расцепиться. Оба были бледны, тяжело дышали, обливались потом.
Всадники окружили покалеченный экипаж сплошной стеной, люди лезли друг другу на плечи, чтобы увидеть, что там происходит.
Ошеломленный возница ползал на четвереньках по мостовой вокруг отлетевшего колеса, что-то искал перемазанными в дегте руками. Потом подошел к карете и тихо сказал:
— Готов поклясться своим спасением, ваша милость, — какой-то шутник ухитрился вытащить чеку из оси.
— Шутники, да, город полон шутников. — Кромвель, наконец, высвободился, вылез наружу, угрожающе навис над маленьким возницей. — В следующий раз ты у меня заткнешь дырку для чеки собственным пальцем и будешь бежать рядом с каретой.
Питерс вылез вслед за ним, прицокивая, оглядел повреждения.
— Возблагодарим господа за то, что он снова отвел руку врагов от избранника своего.
Колесо удалось пристроить на место довольно быстро, но все же торжественность праздника была испорчена.
Слух о комической катастрофе успел далеко обогнать процессию, и теперь на лицах зевак можно было прочесть глумливое ожидание нового развлечения. Только у самого Гросерхолла звуки труб, развевающиеся знамена, строгие ряды алебардщиков смогли вернуть необходимую чинность и приподнятость происходящему.
Передние
Кромвель, уже пришедший в себя после пережитого испуга, чуть посмеиваясь, стал на откинутую подножку, оглядел прищуренным взглядом выстроившихся старейшин и купцов, украшенных дорогими цепями, пестрые значки гильдий, праздничное облачение мэра, потом отодвинулся назад и сказал, почти не разжимая губ:
— Не кажется ли вам, брат Хью, что, не будь Лилберна и его компании, нам никогда бы не видать такой пышной встречи? Наконец-то наши толстосумы уразумели, что в один прекрасный день к ним в двери может постучаться кое-кто пострашнее, чем такие добрые христиане, как мы с вами.
«Верховная власть в Англии должна принадлежать народному представительству в составе 400 человек, в выборах которого, согласно естественному праву, могут принимать участие все мужчины в возрасте 21 года и выше, кроме слуг и живущих на милостыню.
Поскольку из печального опыта мы убедились, что обычно люди устанавливают произвольную и тираническую власть, мы согласились и объявляем, что парламент не имеет права никаким образом отменять, прибавлять или убавлять какую-либо часть настоящего Соглашения, а также уравнивать состояния людей, разрушать собственность или делать все вещи общими.
Итак, в перечисленных выше 30 статьях мы изложили средства, какие должен употребить свободный народ, которому представился благоприятный случай (и который желает к своей славе воспользоваться им) свергнуть всякое иго и уничтожить всякий гнет, вызволить порабощенных и освободить угнетаемых».
Из окончательного текста «Народного соглашения»
«С севера приходят письма о том, что люди умирают на дорогах от голода; другие оставляют свои обиталища и отправляются с женами и детьми искать избавления в соседних графствах, но нигде его не находят. По свидетельству комитетов и мировых судей, 30 тысяч семейств не имеют ни семян для посева, ни денег на их покупку. Было решено послать им вспомоществование, но оно было далеко не достаточным для такого множества людей. Голод распространяется все шире, а вслед за ним идут чума и оспа, унося целые семьи в могилу и опустошая дома».
Уайтлок. «Мемуары»
Июль, 1649
Лондон, Саутварк
На Лондонском мосту, в туннелях-проездах под домами тротуар суживался до такой степени, что идти приходилось гуськом. От грохота проезжающих телег закладывало уши. Потом снова выходили под солнце, под свежий речной ветерок, под взгляды лавочников, прохожих, зевак. Каждый раз при таком резком переходе из тени на свет Лилберн чувствовал себя на минуту ослепшим, сбивался с шага, оступался и младший из стражников подхватывал его под руку. Старший шел чуть впереди и, полуобернувшись небритой щекой, с важным видом пересказывал на свой лад речи проповедников, слышанные им недавно: