Свергнутая с небес
Шрифт:
– Лариса, Лора, не поворачивайся… Ничего не говори, ты здесь ни при чем, ты просто зашла ко мне на чашку чая…
Лариса достала сигарету и закурила. Руки ее дрожали, носком сапога она постукивала по ножке стула. Она опустила глаза, словно не желая смотреть на него.
Китаев подошел, наклонился и поднял с пола папку. Открыл ее и продемонстрировал всем ее содержимое: все было как будто цело, и деньги, и акции…
– Владимир Иванович, как вы объясните ваше поведение, почему же вы раньше ничего нам не рассказали?
– Что именно? Что Юлик покончил с собой потому,
– Ларисы? Вы же сами сказали, что ее не существует…
– Я должен был оградить ее ото всех неприятностей, она не должна была вообще встречаться с вами и жить спокойно… Она – просто женщина…
Крымов, отойдя в сторону, буркнул так, чтобы не услышал Кошелев:
– Два идиота. Один выдумал бабу, другой ее увел, поэтому первый отравился… Это же надо? Кому расскажи – не поверят.
– Мы оставим в покое Ларису, мы вам обещаем, но при условии, что вы добровольно вернете нам все, что вы вынесли из квартиры Маркова…
– Да, Лариса мне то же самое посоветовала… Папку вы уже держите в руках, а все остальное – у Соболевой дома… Я не грабитель, просто хотел сохранить все для Ларисы… Меня посадят?
– Если вы будете молчать, то нет… – пообещал ему Шубин. – А теперь ложитесь спать, уже поздно… Лучше будет, если вы про все забудете. Наташа заберет все, что ей принадлежит по закону, себе; деньги, сто пятьдесят тысяч, вернет Буровцеву… А Юлия все равно не вернуть… Ничего тут не поделаешь.
«Лариса» встала.
– Ложись спать, Володя, я зайду к тебе на днях, хорошо? – Она ласково потрепала Кошелева по щеке и направилась к двери. Трое мужчин проследовали за ней.
Кошелев, пожав плечами, отправился на кухню, вскипятил себе воду и приготовил чай. На душе его стало легко, его даже пошатывало от ощущения какой-то внутренней свободы и счастья. Он был спокоен, очень спокоен. Лариса обещала, что придет к нему… Он открыл холодильник, достал сыр, масло и сделал себе бутерброд… Надо было жить дальше.
Валентина залпом выпила коньяк. Все сидели за круглым столом в квартире Маркова, Наташа принесла и поставила на стол большое блюдо со спагетти.
– Рисковое дело ты затеял, Шубин, – говорила Валентина, вытирая ладонью губы и покашливая, коньяк обжег ей горло. – Если бы ты только знал, как мерзко я чувствовала себя, когда увидела его. Кто бы мог подумать, что люди годами живут своими фантазиями… Даже когда ты, Василий, высказал предположение там, в агентстве, что Марков выдумал Ларису, я и тогда еще продолжала сомневаться, но сейчас поняла, что ошибалась… Не представляю, каким образом официальные органы составляли бы протоколы и фиксировали все сказанное Кошелевым, потому что в это трудно поверить… До какой же степени эти мужики были одинокими и несчастными созданиями, раз придумали себе такую игру, причем игру опасную…
– А ты неплохо справилась с ролью Ларисы, – похвалил ее Крымов. – Полумрак, волосы мерцают золотом, глаза блестят, движения плавные – призрак, фантом, потрясающей красоты женщина, да к тому же еще и чудесно пахнувшая…
– Эти духи я нашел среди вещей «Ларисы», – сказал Василий. – Думаю, Кошелев бывал в квартире
– Вот только с могилкой бабушки я перестаралась, точнее, растерялась, – рассмеялась Валя. – Забыла, как вела себя на кладбище, думаю, это оттого, что я на самом деле разволновалась, ведь я же знала Юлика, по-своему даже любила, хотя и недолго…
Василий от волнения потерял аппетит и теперь смотрел на спагетти без особого энтузиазма.
– Знаете, однажды, когда мама меня спросила, буду ли я есть макароны – а мне было тогда пять лет, – я ей ответил, что макароны я ем без любопытства.
Наташа слабо улыбнулась:
– Наверное, ты хотел сказать: без удовольствия… Мои макароны тоже не вызывают в тебе любопытства или удовольствия? Хотя ладно, я же понимаю, что ты устал…
– Я не уловил, когда ты стал догадываться, что и Кошелев тоже играет в эту же игру… с Ларисой? – спросил Крымов.
– Когда, взломав квартиру Соболевой (кстати, никакой сестры у нее нет, и ключей от квартиры у меня не было), я обнаружил там висевшие на стене чужие ключи, то сразу подумал, что раз она оставляет свои ключи соседу, Кошелеву, то, может, это ключи его? Я дождался, когда он уйдет, и попытался открыть двери… Мне повезло, это действительно оказались ключи от его квартиры, – рассказывал Василий.
– И ты вломился в чужую квартиру… – кивнул головой Крымов.
– Вломился. Я, честно говоря, искал деньги и акции. Но вместо этого нашел в его шкафу духи, коробку конфет, вышитые носовые платки, увядший букет роз в трехлитровой банке… Шампанское. И, самое главное, записку, написанную его рукой, но с другим наклоном, как пишут люди, стремящиеся изменить почерк: «Дорогой Володя, я устала так жить, мне приходится постоянно лгать Юлику, а он такой хороший. Такой добрый. Но мне нужно подумать и о себе, о нас. Он держит меня взаперти, как кошку, но я не кошка, я женщина, и я тоже хочу любить. Не знаю, где взять силы, чтобы сказать ему о своем уходе. Никак не решусь. Мне так жаль его…»
– И что ты подумал?
– Предположил, что он сам себе пишет письма, якобы от Ларисы… Знаете, мне даже как-то не по себе стало. Я вот и Наташе показал, мы вместе стали думать, как же такое могло случиться… Ночью мы не спали, я готовился к так называемому опознанию, нужно было всех обзвонить, объяснить… И тут вдруг слышу (а в квартире было очень тихо, все-таки ночь), что в квартиру Кошелева кто-то звонит. Я бросился к двери, смотрю – Кошелев стоит и сам себе звонит… Потом якобы открывает и говорит: Лариса, наконец-то ты пришла… Я тебя заждался, ты знаешь, который час? Тебе не страшно было идти? Ты на такси? Тебе хватило денег расплатиться? Проходи, сейчас будем пить чай… Я позвал Наташу, и мы вместе наблюдали, как этот взрослый мужчина, который, надо сказать, поначалу произвел на меня впечатление совершенно здорового человека, играет в свидание…