Сверхдержава
Шрифт:
А прошлое, конечно, осталось, не могло не остаться. Даже не в виде осадка на донышке души. Прошлое – это субстрат. То твердое, на что можно опереться ногами, чтобы не утонуть. И это прошлое – общее у них, одно на двоих.
Все это было психотерапией. Николай успокаивал себя как мог, заговаривал себе зубы. И все равно переживал, боялся Давилы. Боялся, что тот разобьет неустойчивое равновесие, на создание которого Николай потратил целых полгода.
Чувствовал ли Николай сейчас опасность? Нет, это не было похоже на опасность. Принципы Давилы (а он был человеком принципиальным) не позволили бы ему причинить зло Николаю. Проблема
Осторожность – вот что сейчас требовалось Николаю. Осторожность. И все.
Дзынь. Звонок далеко за дверью. В другом мире. В мире, где живет Давила. В мире, который был и твоим когда-то. В мире, которого ты отчаянно боишься.
– Коля! – Илья Георгиевич Жуков вел Краева по длинному коридору, нисколько не изменившемуся за последние пятнадцать лет – с темной дубовой мебелью ручной работы, с зеркалом в старинной раме, с лосиными рогами, торчащими из стены. – Господи, Колька, чувак! Слушай, ты не изменился совсем, такой же тощий и малокалиберный. Сколько мы с тобой не виделись? Лет пять?
– Семь.
– Да… – Илья поскреб затылок, на котором еще сохранялись остатки белесой растительности. – Вроде, в одном городе живем. И вот тебе… Хотя слышу я про тебя регулярно. Такая, знаешь ли, знаменитость! Талант, талант!
– Мало ли кто был знаменитостью…
– Да ладно тебе! Опять, что ли, впал в меланхолию? Вылечим мы тебя, вылечим! Сейчас же и приступим.
Давила оставался самим собой. Громогласен, уверен в собственной неотразимости. Хотя, пожалуй, неотразимости стало поменьше. Невысок – ростом ровно в Краева (мерились не раз затылками). Толст, кругл. Живот, ляжки – это уж само собой, но вот и руки стали какими-то подушечно-сосисочными.
Краев только что испытал пожимания рук и удары по плечу – еще там, на лестничной площадке. Впечатление о круглости и даже некоторой рыхлости Давилы разбивалось напрочь его рукопожатием. Руки Жукова имели деревянную твердость и невероятную силу. Колоду карт, пожалуй, разорвать он не мог, а вот полколоды – пожалуйста. Таков он был – Давила Жуков. Внешность толстячка была его защитным укреплением, форпостом, из-за которого он наносил свои огневые удары, сбивающие с ног самых закаленных в словопрениях бойцов.
– Ты меня чего? По делу? – Николай трепыхался еще, пытался противостоять дружелюбному натиску. – Илья, ты знаешь… Извини, у меня со здоровьем не очень-то. Я почти не пью. Я ненадолго сегодня…
Жуков остановился. Взял двумя пальцами Краева за галстук, подтащил к себе поближе, слегка повернул, как бы изучая физиономию клиента в свете настенного бра. Лысина Давилы лоснилась, маленькие блестящие очки без оправы обхватили круглый носик, вдавились в него стеклами. От Жукова едва заметно пахло алкоголем.
– Пару стаканов выдержишь, – внятно сказал он. – Не изображай из себя дохляка, Коля. Я знаю, чего ты стоишь. А о делах – потом.
Так-то вот. Какая уж там оборона?
Что знал о нынешнем Давиле Краев? Немало знал. Как не знать? Илья Георгиевич Жуков был личностью, известной в городе. Еще десять лет назад Жуков активно участвовал в политике, носился со своими экономическими идеями. Потом успешно вывел из банкротства некое крупное предприятие, стал его директором. Давила набирал популярность в слоях
Краев слышал краем уха, что ныне Жуков работает в какой-то оборонной конторе – достаточно засекреченной, чтобы никто не мог сказать ничего о том, чем она занимается. Одно, пожалуй, Краев мог сказать об этой конторе наверняка: теперь она процветала. Не могла не процветать, если там работал Давила. Работал и исполнял административные функции. А кем там он еще мог быть? Давила мог работать только руководителем.
– Ну, давайте знакомиться! – Оказывается, Краев находился уже в большой комнате и Жуков представлял его какому-то человеку. – Это Эдик. Эдуард Ступин. Ученый, микробиолог, работает в "Интерфаге". А это – Николай. Коля у нас знаменитый телевизионщик. Передачу "Природа вещей" помнишь, Эдик? Так вот, Коля – ее автор!
– Неужели?! – восхитился Эдуард. – Как же не помнить? Незабываемая передача, легенды о ней рассказывали. У нас вся семья смотрела! Как вы умудрились такое создать?
– Долго рассказывать… – промямлил Краев, вяло отвечая на рукопожатие.
– Потрясающе! Очень интересная была передача! И рейтинг невероятный. Я читал в газете. По моему, первое место в стране, да? А почему она перестала выходить?
– Потому и перестала, – сообщил Жуков. – Прикрыли его передачку. Быстренько прикрыли. Передачка-то была ни о чем – так, развлекаловка какая-то, а рейтинг – первый в стране. Так быть не должно, не положено. Человек в виртуал уходить не должен. За это наш Коля и пострадал.
– А что такое "Интерфаг"? – в свою очередь поинтересовался Николай. Не хотелось ему вспоминать о своей зарубленной передаче.
– Научно-исследовательский институт. Ну, бактериофаги там изготавливают, лекарства всякие, вакцины… В общем, биопрепараты.
Эдуард облегченно вздохнул, отчитавшись о работе. Очевидно, ему тоже отчаянно не хотелось говорить о своей трудовой деятельности.
Эдуард Ступин был мужчиной лет тридцати с небольшим – крупным, но, в отличие от Давилы, не толстым. Ростом на две головы выше Жукова, сложение Ступин имел вполне атлетическое. Огромные кисти, длинные пальцы. Только вот впечатления силы Эдуард не производил. Сутулость, проистекающая от стеснения нестандартным ростом. Обгрызенные ногти. Жидковатые, желтоватые, давно не стриженые волосы, космами висящие на ушах. Большой унылый нос, оседланный очками – безобразными по причине несовременной бесформенности и невероятной толщины близоруких линз.
Эдик выглядел как человек, плохо приспособленный к агрессивному воздействию окружающей действительности. И уже из-за одного этого показался Краеву симпатичным, интеллигентным и заслуживающим общения.
Краев сел на диван и сложил руки на груди.
– Ну, что у нас сегодня? – произнес он. – Коньячок? Бренди? Или даже виски? Что нынче пьют выдающиеся экономисты?
– Водочка, – сказал Жуков. – Коньяк – это не наш напиток. Что французский, что кавказский. Русское сердце он не греет. Про виски вообще не говорю. Пускай англичане сами пьют свою отраву, подкрашенную торфом.