Свет далекой звезды

Чаковский Александр Борисович

— и… мы не можем тратить время и средства на поиски просто «знакомых»…

Завьялов берет паспорт, сует его в карман. Резко встает, идет к двери. И вдруг снова слышит ее скрипучий, высокий голос:

— Вы, конечно, считаете, что я не права? Завьялов оборачивается. Он вдруг замечает

румянец на впалых щеках Прохоровой. От раздражения? От стыда?

— …Тысячи людей до сих пор не могут найти своих детей, отцов, матерей, — продолжает Прохорова, — а вы через двенадцать лет вдруг вспоминаете о какой-то своей знакомой! И вам кажется

справедливым требовать, чтобы мы начали ее розыск, оторвали от дела десятки людей, расходовали наши и без того небольшие средства. И все это только потому, что вам показалось, будто вы увидели женщину, с которой были знакомы, просто знакомы пятнадцать лет назад! И вы считаете, что я не права?

— Я не задумываюсь над тем, правы вы или нет, — медленно отвечает Завьялов, — меня это не интересует. Но я хочу сказать: когда в самолете находится один из двух людей, которые полюбили друг друга, а потом в этот самолет попадает зенитный снаряд или его прошивает пулеметная очередь и он сгорает в воздухе… Я хочу сказать, что это достаточно уважительная причина, чтобы не зарегистрировать брак вовремя. Будьте здоровы!

— Подождите!

Он останавливается уже у самой двери.

— Вернитесь и сядьте, — говорит Прохорова. В ее голосе звучат властные нотки, и Завьялов возвращается, садится на стул.

— Расскажите все с самого начала, — говорит Прохорова, придвигает к себе лист чистой бумаги, берет остро отточенный синий карандаш. — Итак, Ольга Алексеевна Миронова?.. Она служила в армии? Звание, возраст, фронт, номер части?…

И Завьялов рассказывает ей все с самого начала. Ему очень трудно говорить, но, чтобы сказать «да», «она служила в армии», «да, в кадрах», назвать фронт и номер ее полка, чтобы произнести все это, ему не надо делать усилий. И он отвечает коротко, сухо, как на до^ просе. Вопрос — ответ, вопрос — ответ…

О большем Прохорова не спрашивает. Ее не интересуют чувства. Только факты. И даты.

Наконец Прохорова откладывает карандаш в сторону и говорит:

— Еще один вопрос. Не хотите — не отвечайте. Если Миронова, как вы уверены, жива, то, значит, самолет тогда не разбился. Или она спаслась каким-то чудом? Так?

— Очевидно, — соглашается Завьялов.

— Тогда почему же она вам не писала? Ведь до этого, по вашим словам, вы все время переписывались?

Опять этот проклятый вопрос!

— Меня продолжительное время не было в части, — говорит Завьялов, глядя вниз, на пол.

— Но ваши сослуживцы знали, где вы находитесь? Они могли бы переслать письмо.

— Туда, где я был, писем не посылают, — сказал Завьялов.

Она понимает его по-своему.

— Но из любой секретной командировки в конце концов возвращаются. Вот вы же вернулись. А писем от нее не было? Так?

— Так.

— Вам не приходило в голову, что это — осложняющее обстоятельство? Оно плохо вяжется с вашим предположением, что Миронова жива. Или…

— Я был на оккупированной

территории, — резко говорит Завьялов, глядя прямо в глаза Прохоровой. — Товарищи думали, что меня уже нет в живых.

Ничего не отражается на лице Прохоровой, ни удивления, ни сожаления, ни осуждения.

— Так думали ваши товарищи, — невозмутимо повторяет она. — Но ведь Миронова не могла этого знать? Вы исключаете такую мысль: может быть, кто-нибудь из ваших друзей написал ей, что вы погибли?

Завьялов подумал немного.

— Исключено. Я один знал номер ее полевой почты. Кроме того, я попал на вражескую территорию только через месяц после извещения о ее смерти. Обычно в течение месяца я получал от нее не меньше двух писем.

— Вот видите, — говорит Прохорова, — все данные говорят о том, что вы ошиблись и этот человек… эта Ольга Алексеевна Миронова погибла.

— Нет!

Прохорова пристально смотрит ему в глаза и после недолгого молчания говорит:

— Хорошо. Пишите заявление. Вот вам бумага. Пишите: «В отдел по розыску лиц, пропавших без вести. Прошу начать розыск гражданки Мироновой Ольги Алексеевны…»

Он шел по улице, повторяя про себя: «Прошу начать розыск гражданки Мироновой Ольги Алексеевны… Прошу начать розыск…»

Эта фраза его гипнотизировала. Нелепая фраза: «Начать розыск гражданки…» Все это ужасно противно, и эта холодная, безликая комната, и похожая на допрос беседа, и эти тусклые, оловянные глаза. «Прошу начать розыск гражданки…»

Но у него не было другого выхода. Да и этот путь — его последняя надежда. Он должен будет снова прийти туда, в эту комнату. Прохорова не уверена, что можно рассчитывать на какой-нибудь результат раньше, чем через две-три недели. Так и сказала: «Разумеется, можно наведаться и раньше, если есть время…»

Если есть время!.. У него есть время даже на то, чтобы бежать, лететь, идти, ползти… Только бы знать, что он приближается к Оле!

Завьялов дошел до площади Белорусского вокзала. Спустился в метро. Доехал до площади Свердлова. Перешел на станцию площади Революции. Сел в поезд, идущий к Арбатской площади.

Лил сильный дождь, когда Завьялов вышел на улицу. Люди кучками стояли в подъездах и в подворотнях. На улице стало пустынно. Только у газетного стенда, невзирая на дождь, толпились люди. Постановление ЦК о мерах по ликвидации последствий культа личности… Теплый ветер!..

Завьялов шел по тротуару один. Люди, стоявшие в подъездах, прижавшиеся к стенам домов, с недоумением смотрели на медленно идущего под дождем Завьялова.

Он не замечал их взглядов, погруженный в свои невеселые мысли. Внезапно его окликнул звонкий голос:

— Привет старшему поколению!

Это был Виктор, двоюродный брат Завьялова, приехавший из Ленинграда и уже два часа ожидавший его у подъезда.

7. Сколько на свете правд?