Свет маяка
Шрифт:
На камбуз заглянул боцман, явно чем-то расстроенный.
— Нет ли чего-нибудь кисленького? — обратился он к Максименко.
Николай налил стакан клюквенного морсу и, подавая, спросил:
— Что там? Чуть всю солянку на плиту не вылил.
— Что там солянка?! — махнул рукой Лавренко, — «Противнику» показали себя. Матрос Сафронов подвел, подчиненный мой. Случись такое во время войны, плохо бы нам пришлось.
Заглянув на камбуз во второй раз, боцман рассказал о случившемся. После долгого плавания в подводном положении вахтенный командир решил всплыть под перископ и осмотреть
Плавание продолжалось в тяжелых условиях, в обстановке, предельно напоминавшей боевую. Командир усложнял задачи. Вдруг гас свет. Лодка погружалась в темноту. Электрики включили аварийное освещение, быстро находили и устраняли повреждение. В результате попадания «глубинной бомбы» «противника» в прочном корпусе образовалась течь, и забортная вода хлынула внутрь.
Трюмные под руководством мичмана Алексея Ильина мастерски заделывали «пробоину», спасая корабль от угрозы потопления.
Кок делал все, чтобы хоть как-нибудь облегчить положение подводников. Стойко неся бессменную вахту, он вкладывал в свое дело весь талант. Варил густые жирные борщи, солянки, готовил вкусные котлеты, пловы, угощал моряков бисквитами, пончиками, поражая их своей изобретательностью.
Как-то после обеда Николай вошел в кают-компанию и поставил на стол блюдо, покрытое белоснежной салфеткой. Поставил, но не ушел. Хотелось посмотреть, какое впечатление произведет его сюрприз.
Командир снял салфетку.
— О! Вот это да!
На столе красовался торт, сделанный в форме подводной лодки, с рубкой и перископом. Все было, как на настоящей лодке, даже бортовой номер и флаг на корме.
— Произведение искусства, — заключил врач.
— Молодец, Максименко, — похвалил командир. Он отрезал первый кусок и протянул Николаю.
После успешного выполнения учебного задания корабль возвращался в родной город. Во время медицинского осмотра Максименко с удовлетворением узнал, что все участники похода прибавили в весе. «Значит, еду я готовил питательную», — заключил он.
А вот сам Николай похудел. Сбавил в весе и еще один член экипажа — командир корабля.
— Выходит, что мы с вами, товарищ Максименко, больше всех трудились да о делах заботились, — улыбаясь, заметил командир.
Кок даже покраснел от похвалы.
А спустя некоторое время на флот пришла радостная весть: Президиум Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями многих участников плавания. В числе награжденных был и Николай Максименко.
Вручая награду, командующий флотом крепко пожал руку Николаю и сказал:
— Вы настоящий моряк. Отлично знаете свое дело. И о людях заботитесь от всей души.
В этот день Максименко с особенным теплом вспоминал своего старого инструктора мичмана Петровича, который научил его любить труд повара и маленькую,
Странный случай
После стрельбы меня опять вызвал старший лейтенант Виалетов.
— Так в чем же дело, старшина?
— Ума не приложу, что происходит с Флейтазаровым…
— А вы побольше старания приложите. Весь взвод назад тянете.
— Теорию он знает. Прицеливается правильно. А пули…
— А пули летят за молоком?
— Да, мимо мишени.
— А надо, чтобы пули шли в цель. Сами его учите. Возьмите в помощники Кузовлева.
Матрос Кузовлев — земляк и друг Флейтазарова. Я разыскал его в Ленинской каюте. Вместе с членами редколлегии он готовил очередной номер стенной газеты.
Вышли мы на улицу. Морозец приятно пощипывал щеки. Сухой снег поскрипывал под ногами.
— Как вы думаете, что мешает Михаилу хорошо стрелять?
Кузовлев замялся и после некоторого молчания вдруг спросил:
— Разрешите, товарищ старшина, говорить откровенно?
— Конечно.
— Только пусть это будет между нами. Секрета, конечно, нет, но, если узнают в отделении, будут смеяться. А чего тут смешного? Неприятно, когда над слабостью человека потешаются.
Меня немножко раздосадовало такое длинное предисловие, но я не подал виду. Раз, думаю, сам пришел советоваться, умей спокойно выслушивать.
— Номер ему мешает.
Я не понял: какой такой номер?
Между тем Кузовлев невозмутимо продолжал:
— В этом я твердо убежден. Нехорошо такое думать о друге, но именно в этом дело.
— Ничего не понимаю, — признался я. — О каком вы номере говорите.
— У Флейтазарова карабин 13–13–13. Понимаете?
— Ну и что же?
Я так громко расхохотался, что проходившие мимо мае матросы замедлили шаг. А Кузовлев с явной обидой заметил:
— Ничего веселого в этом нет…
— Как это вам на ум этакое пришло, товарищ Кузовлев? Выкиньте из головы чепуху!
— А вы все же присмотритесь к Флейтазарову, — настаивал на своем Кузовлев. — Очень прошу…
— Хорошо. Только я начну с прицеливания. Потренируемся с ним на станке. Вы мне в этом поможете. Флейтазаров должен стать хорошим стрелком.
— Я тоже так думаю.
Кузовлев ушел выпускать стенную газету, а я еще некоторое время стоял на морозе и размышлял. Никак не укладывалось в моем сознании то, что я сейчас услышал. «Рассказать об этом Виалетову или не надо?» Я понимал, что подобное нельзя скрывать от командира, но мне очень уж не хотелось выслушивать упреки: вот, мол, нашел старшина объективную причину и прячется за нее, как за броневой щит. Еще на смех поднимет.
Все же я пошел к Виалетову. Несмотря на позднее время, офицер был у себя. Выслушал он внимательно, не смеялся и ни в чем меня не упрекал. Посоветовал настойчиво тренировать матроса.
— А потом мы с вами произведем один опыт. И если он оправдается, значит, Кузовлев прав.
На следующий день я приступил к делу. Первый вечер посвятил теории. Тут матрос оказался молодцом. В тире получалось хуже. Не ладилось с прицеливанием. Вернее, с моментом выстрела. Матрос дергал спусковой крючок, сбивал мушку, и пули шли мимо цели.