Свет над землёй
Шрифт:
В предгорье светляками маячили огни — костры были разбросаны на поляне; силуэтами выступали то широченная спина бурки или голова в башлыке, то угол кузова или дышло с ярмом… Ночь стояла непроглядная и сырая; те же влажные, разлохмаченные тучи, которые днем плыли и плыли себе на запад, теперь, казалось, остановились и прижались к мокрой и уже холодной земле.
— Эй, чумаки! — крикнул Сергей, подъезжая к первому костру. — Что ж это вы греетесь, а шашлык не жарите?
— Еще барашка не освежевали.
— Жарок приготовляем!
— А у какого огонька греется Николай Петрович?
— Чуток подальше.
— Смотри под ту гору!
— Видишь,
— Медные бляхи аж блестят.
— Возле Кондратьева все начальство.
— Сергей Тимофеевич, а лесовода привез?
— А как же, приехал.
— Глянь, на коне сидит.
— Да то Иван Атаманов, по посадке вижу.
— А третий.
— А-а! Значит, утром начнем!
Вокруг того костра, который освещал лысую морду лошади, собралось много народу. Кого только тут не было: и бригадиры, и председатели, и шоферы, и ездовые — мужчины, женщины, девушки, парни. Обнимая пламя кольцом, они расположились кто как мог: одни, расстелив полы бурок или шуб, прилегли на бок, придвинув к огню мокрые сапоги — пусть подсыхают; другие приседали на корточки или становились на колени; третьи, главным образом молодежь, стояли гурьбой. Позже всех подошедший сюда Хворостянкин остановился чуть в сторонке, держа на поводу лысого коня, — эта лошадиная морда и была озарена костром.
Николай Петрович, усевшись на седло с кожаной подушкой, находился в центре; он что-то рассказывал; этот рассказ и явился причиной того, что сюда собралось столько народу… Незаметно выступив из темноты, наши всадники остановились, — до них долетел знакомый голос:
— …проходят годы, столетия, и у каждого века есть свои неповторимые приметы. Есть они и у нас. Самой яркой приметой нашего времени является то совершенно новое отношение миллионов людей к труду, которого еще не знала история… К примеру, возьмите нас всех, вот этот весь ночной лагерь, все наши дела — Усть-Невинскую ГЭС, лесные посадки, урожаи, передовых людей, — и посмотрите, чем все это похоже… ну хотя бы на жизнь наших отцов?
Кондратьев посмотрел в темноту и заметил трех всадников. Ему сказали, что приехал лесовод. Пожимая Кнышеву руку, Кондратьев спросил:
— Как по-вашему, Никифор Васильевич, дело начнем с утра?
— А почему его и не начать с утра? — вопросом отвечал Кнышев. — Начнем. На рассвете осмотрю породу леса, ознакомлюсь — и в добрый час.
Нет, видно, не суждено было сбыться словам лесовода. С полуночи, засыпая костры, повалил сырой снег, а к рассвету все вокруг — лесок, горы, берег реки, брички, лошади, быки — было белым-бело. Игнат Савельевич Хворостянкин вылез из-под брички, как медведь из берлоги, болезненно сожмурил глаза, — смотреть было невозможно.
— Вот тебе примета времени! — бурчал он, протирая заслезившиеся глаза. — Сумей ее, чертяку, распознать… Руководитель думает, планует одно, а погода — она никаких тебе решений не знает и ворочает в свою сторону… Эх, приметы, приметы!
Через час обозы, гремя пустыми бричками по мерзлой дороге, тронулись в обратный путь.
35
Следом за снегом пришли морозы с ветрами. Берега реки затянулись в хрупкие пояски, обмелевшая вода неторопливо уносила островки крупчатой кашицы льда. Снег, теперь уже сухой и колкий, заметал ложбины; в степи, там, где еще вчера сажали молодой лес, гуляла вьюга, закрывала озябшие веточки саженцев, как бы желая потеплее упрятать их в свою белую шубу, все теперь видели, что зима не на шутку улеглась в верховьях Кубани.
В станицах
— Люди добрые! Вот вам мое и моей жены заявление — прошу принять нас в колхоз. За нашу характеристику не беспокойтесь: мы люди старательные, работящие.
Под веселый смех раздавались выкрики:
— Принять единогласно!
— Пишите в протокол!
— Пусть они сперва устав нашей жизни изучат!
— Мы этот устав на практике знаем!
— Принять, какой разговор!
Затем усатого дядьку и его жену сажают к столу, уже уставленному всяким съестным добром.
С приходом зимы широкой и хорошо утоптанной лежала снежная дорога в станичный клуб; сегодня тут кино или лекция, завтра спектакль с танцами или собрание; не было такого вечера, чтобы в клубе не толпился народ.
Все это, разумеется, было явлением обычным — и свадьбы, и кинокартины, и лекции, и собрания повторялись из года в год. Однако нынешняя зима вместе с первым снегом принесла в станицы новшество: были установлены «электрические дни», популярность которых росла все больше и больше. У одних, как, например, устьневинцев, таким «электрическим днем» был понедельник, у других, как у яманджалгинцев, — среда и т. д. В эти дни, один раз в неделю, проходили занятия технических курсов. В каждой станице к ним готовились. Накануне в том классе школы, где собирались курсанты, мылись полы, в патроны завинчивали стосвечовые лампы. Приезда инженера Грачева поджидали с утра. Он же обычно появлялся у крайней улицы на своем сером коне перед вечером, и станичная детвора гурьбой провожала его до школы.
В класс, освещенный двумя лампами, пропускали только курсантов по списку; они усаживались за парты, раскладывали тетради, книги, вынимали карандаши, — движения их рук, задумчивый взгляд, весь их сосредоточенный вид говорил о многом. Те же, кто не числились в списках и приходили сюда из любопытства, вынуждены были оставаться в коридоре и оттуда в открытую дверь слушать лекцию Грачева. Большей частью это были старики. В коридоре они чувствовали себя свободно — можно было, распахнув полы тулупа, присесть к стенке или на подоконник и покурить и перекинуться словами по поводу услышанного. Однако живое и детальное обсуждение очередного занятия старики начинали уже по пути к дому.
— Эх, научность, научность! И где ж ты была в ту пору, когда я был молодым?
— А у меня, сват, и зараз есть к тому тяга.
— Да тяга-то, она есть и у меня, да сил уже нету. Это как один старик, совсем уже древний, решил жениться… Так вот тяга у него тоже вроде б то и была…
— Да брось ты про ту женитьбу…
— Слыхали! Ты лучше скажи, какие это он бублики мелом рисовал?
— То, Аким Иванович, не бублики, а кольца.
— Хоть и кольца, а к чему они?
— Такое сцепление… Цепь видал?