Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
Наверное, тех, кто станет допрашивать его сегодня, убедить будет труднее. Ах, если бы ему удалось повидаться с Софи до ареста! Если бы жена его простила, он выдержал бы любые испытания с улыбкой на губах! Теперь же все, что он не успел сказать в свое оправдание, только давит на совесть тяжелым грузом…
Повозка остановилась, за стеклами задвигались тени, жандарм вышел первым. Спрыгнув за ним на снег, Николай увидел перед собой бесконечный фасад Зимнего дворца. Вот это честь! Но почему, почему его привезли сюда, а не в полицейский участок? Впрочем, он не пытался ответить себе на этот
– Пройдите!
Сразу после туманных сумерек – ослепительное чудо мрамора, зеркал, сияющих люстр… На широченной лестнице – офицеры в орденах, они бегают вверх и вниз с деловым, озабоченным видом. Толпа придворных в бело-золотой гостиной: тихий разговор по-французски. Головы тщательно причесаны, волосок к волоску – в воздухе ясно ощущается аромат дорогой помады. Едва Озарёва ввели, все взгляды обратились на него – будто глазами на абордаж брали. И он услышал:
– А вот и еще один предатель Отечества!
– Император проявляет излишнюю доброту, сам их допрашивая!
– Как подумаю о князе Трубецком…
Николай спросил у адъютанта:
– Князя Трубецкого арестовали?
– Да.
– А еще кого?
– Я не имею права с вами говорить. Оставайтесь здесь. Подождите.
Сопровождающий исчез, оставив Озарёва среди людей, чья ненависть ощущалась им физически: просто воздуха от этой ненависти не хватало. И тем не менее он, который совсем еще недавно с трудом выносил, когда его рассматривали, сегодня черпал силы в презрении ко всем этим интриганам.
Ждать пришлось долго, но адъютант, наконец, появился снова и отвел его в гостиную поменьше и потемнее – стены ее были завешаны картинами. Под большим холстом итальянского письма, изображавшим Святое семейство, сидел молодой еще человек в красно-золотом гусарском мундире. Николай узнал генерала Левашова. Перед ним, на ломберном столике, были приготовлены бумага, перья, стояла малахитовая чернильница, рядом с ней – вазочка, полная розовых конфеток-драже.
Коротко допросив новоприбывшего – в общем-то, только удостоверив личность, Левашов дружелюбно поинтересовался:
– С каких пор вы состоите членом тайного общества?
– Года два или три, – ответил Николай.
– И кто же ввел вас в эту среду?
– Никто! – Озарёв пожал плечами.
– Хотите, чтобы я поверил, будто однажды вам самому припала охота просто пойти да постучаться в дверь к Рылееву?
«Так… он знает, что Рылеев руководил нами…» – Сердце у Николая сжалось.
– Даже и не помню, как это было.
Левашов прижмурил глаз, словно прицеливался в неприятеля. В неприметном его лице интересна была только одна деталь: тонкие, тщательно завитые усы, кончики которых
– Но, может быть, вы о другом помните: например, о том, что ваш друг Ладомиров поселил вас у себя? – продолжал Левашов.
– Конечно.
– Он же не мог в таком случае не знать, что вы встречаетесь с заговорщиками!
– Почему не мог? – притворился удивленным Николай. – Он ничего и не знал.
А подумал при этом, что Костя, струсивший и предавший товарищей в последнюю минуту, не заслуживает, чтобы его выгораживали. Как всегда – храбрецы расплачиваются за трусов.
– Ну, а Степан Покровский? – снова заговорил генерал. – А Юрий Алмазов? А Кюхельбекер?..
Имена так и сыпались из его уст, но Николай и бровью не повел.
– Так как же? О них не желаете мне что-нибудь рассказать?
– Нет.
– Почему?
– Дело принципа.
– Не вам, предавшему вашего государя, говорить о принципах!
– Я не предавал его, ибо не приносил ему присяги!
– Есть еще время раскаяться и сделать это.
Николай опустил голову и сжал челюсти. Никогда раньше он не поверил бы, что так легко сумеет проявить благородство в совершенно безнадежной ситуации. Левашов склонился над бумагой, быстро записывая ответы Озарёва. Перо в генеральской руке чуть вздрагивало. Закончив, он перечитал текст, исправил несколько запятых и снова приступил к допросу.
– Скорее всего, вы станете отрицать, что 14 декабря находились на Сенатской площади среди мятежников?
– Нет, не стану. Находился.
– Следовательно, убийства генерала Милорадовича и полковника Штурлера произошли на ваших глазах…
– Да.
– Кто же в них стрелял?
– Не заметил.
– Вы защищаете банду убийц!
– Они не убийцы, поскольку действовали, исходя из политических убеждений.
К бледным щекам Левашова прилила кровь.
– Неужели безумные идеи нескольких французских философов вы почитаете более, чем священные законы, которые веками правят страной ваших предков? Неужели вы ставите Рылеева, Трубецкого или Пестеля выше императора, получившего власть от Бога?
– Император не получал власти от Бога.
У Николая перехватило дыхание, и он замолчал. В глубине комнаты распахнулась двустворчатая дверь – на пороге обозначился силуэт высокого крепкого мужчины, затянутого в мундир Измайловского полка. Царь! Матовое лицо, прямой нос, лысеющая голова, большие и выпуклые светлые глаза – как он напоминает тяжелую, неподвижную мраморную статую!..
– А я тебя знаю! – сказал царь. – Ты ведь десять лет назад вступил в Париж с нашей победоносной армией?
– Да, ваше величество! – ответил Николай, на которого, несмотря ни на что, произвели впечатление осанка царя и его безмятежное высокомерие.
– Перед тобою открывалась блестящая карьера. Но ты все потерял из-за глупости!
Говоря это, царь взял со стола протокол допроса, составленный Левашовым, рассеянно пробежал его взглядом.
– Просто-таки разговор слепого с глухим, – проворчал он, иронически улыбнувшись. – Наверное, я удивлю тебя, сказав, что мне нравится, как ты пытаешься выгородить своих товарищей?