Свет праведных. Том 2. Декабристки

Труайя Анри

И, внезапно вспомнив о цели своего прихода, спросила:

– Чуть было не забыла… нет ли у вас книги Николая Тургенева «Россия и русские»?

– Может быть, и есть. Я, конечно, заменяю мужа в лавке, но совсем ничего там не знаю. Все книги о России вот в этом углу. Посмотрите лучше сами…

Софи направилась в глубину лавки, в тот угол, который указала ей хозяйка. Тем временем младший сын Вавассера, ползавший по полу, стукнулся лбом об угол прилавка и громко разревелся. Софи, как раз с ним поравнявшаяся, подхватила малыша, приласкала и передала с рук на руки матери. Мальчик был одутловатый и грустный. Госпожа Вавассер утерла ему нос и тотчас, рассердившись, шлепнула мальчика постарше, который принялся связывать стулья между собой веревочкой.

– Какие милые у вас детки! – сказала Софи. – Как их зовут?

– Младшенького – Максимилиан-Франсуа-Изидор…

Софи не удержалась от улыбки:

надо же, до чего забавно.

– Да-да, – подтвердила ее догадку госпожа Вавассер, – его назвали в честь Робеспьера; среднего зовут Пьер-Жозеф, в честь Прудона, а старшего – Клод-Анри, в честь Сен-Симона…

Софи с умилением разглядывала этих великих мужей, благодаря неким чарам вернувшихся в детство.

– А девочку? – поинтересовалась она.

– Анн-Жозеф. Как Теруань де Мерикур!

– Нелегкое им досталось наследие!

– Мне-то все эти имена не так уж и нравятся! Говорила я мужу, что это смешно и нелепо! Но попробуйте-ка ему что-нибудь втемяшить в голову!..

Трехтомный труд Николая Тургенева Софи увидела на одной из верхних полок, прямо перед собой. Отложив книги в сторону, она продолжала рыться в пыльных изданиях, оставлявших на пальцах бархатистый след. Чуть дальше выстроились несколько экземпляров небольшой книжечки в голубой обложке под названием «Русский народ и социализм, письмо господину Ж. Мишле, профессору Французского Коллежа». Вытащив одну из книжечек, она бегло ее перелистала.

– Мой муж знаком с автором, – пояснила госпожа Вавассер, – вот и взял побольше таких книжечек на продажу. Только никто их не покупает! – вздохнула она.

Софи прочла на обложке имя автора: Искандер.

– Он подписывается Искандером, но настоящая его фамилия – Герцен, – продолжала госпожа Вавассер. – Александр Герцен… Этот господин – русский… Он часто приходил в нашу лавку. Очень приятный, образованный человек, которому пришлось покинуть родину из-за своих политических взглядов. Вам доводилось о нем слышать там, в России?

– Да, в самом деле, – ответила Софи. – Я слышала о нем, когда была в Тобольске, в Сибири. Но не читала никаких его сочинений.

Перед ней, словно живые, встали молодые и пылкие участники заговора, петрашевцы, спорящие о Бакунине, Прудоне, Герцене в гостиной тюремного надзирателя. Все связано между собой. Одна и та же нить связывает из страны в страну, из года в год тех, кто сражается за переменчивую и неуловимую свободу.

– Герцен все еще живет во Франции? – спросила Софи.

– Теперь уже нет, – ответила госпожа Вавассер. – Года два тому назад выслали, потому что он печатал сочинения, в которых высказывался против правительства. А вы знаете, что он потерял мать и сына во время кораблекрушения? Это случилось поблизости от Йера. А потом и жена его умерла. Между нами говоря, она наставляла ему рога! Но все равно после ее смерти он совершенно обезумел от горя. Живет теперь в Лондоне. Возьмете его книжку?

– Да, – ответила Софи.

Пришлось настоять, чтобы госпожа Вавассер согласилась взять с нее деньги. Покончив с делами, молодая женщина упросила гостью остаться еще ненадолго и выпить немного мадеры. Анн-Жозеф отчаянно спорила с Пьером-Жозефом, дети вырывали друг у друга куклу, каждый тянул ее к себе, изо всех сил ухватив за ногу. Максимилиан-Франсуа-Изидор нашел на полу, в трещинке паркета, булавку, которую надо было у него отнять, не обращая внимания на отчаянные вопли малыша. Клод-Анри, устроившись в стороне, подальше от всей этой толкотни, сосредоточенно раскрашивал картинки в книжке, положив ее на колени, и громко пел. Теперь, когда дети попривыкли к гостье, они вели себя естественно, и несчастной госпоже Вавассер, которой приходилось одновременно приглядывать за всем квартетом, довольно трудно было поддерживать разговор.

– Этим крошкам необходим отец! – в конце концов, не выдержав, простонала она. – Они меня с ума сведут!

А когда Софи уже собралась уходить, перед тем как с ней распрощаться, госпожа Вавассер попросила впредь называть ее попросту Луизой.

* * *

Сразу, как вернулась домой, Софи набросилась на сочинение Николая Тургенева. Бегло просмотрев книгу, она решила, что вещь серьезная, беспристрастная, основанная на документах. Страницы, посвященные их с автором общим друзьям-декабристам, дышали искренней дружбой. План освобождения крепостных выглядел разумным и последовательным. Однако Софи показалось, будто все это она знала и раньше, до того, как прочла. Зато книжечка Герцена ее потрясла, показалась ей откровением. Отвечая Мишле, назвавшему Россию варварским государством, публицист заявлял, что вполне согласен со всеми обвинениями автора в адрес правительства, но яростно вставал на защиту народа.

Для него единственной силой, которая могла противостоять безудержному царскому самодержавию, были крестьяне. Дело в том, считал он, что крепостные не знали частной собственности и жили общинами, коммунами на чужих землях. Таким образом, понятие «коммунизма», который рано или поздно изменит облик мира, было у них в крови. «Жизнь русского народа до сих пор ограничивалась общиною; только в отношении к общине и ее членам признает он за собою права и обязанности. Вне общины все ему кажется основанным на насилии, – писал Герцен. – У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма; эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из Евангелия, поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и к общинному устройству… Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательства власти, она благополучно дожила до развития социализма в Европе… Из всего этого вы видите, какое счастие для России, что сельская община не погибла, что личная собственность не раздробила собственности общинной; какое это счастие для русского народа, что он остался вне всех политических движений, вне европейской цивилизации, которая, без сомнения, подкопала бы общину и которая ныне сама дошла в социализме до самоотрицания… Европа на первом шагу к социальной революции встречается с этим народом, который представляет ей осуществление полудикое, неустроенное, – но все-таки осуществление – постоянного дележа земель между земледельцами. И заметьте, что этот великий пример дает нам не образованная Россия, но сам народ, его жизненный процесс. Мы, русские, прошедшие через западную цивилизацию, мы – не больше, как средство, как кваска, как посредники между русским народом и революционной Европой. Человек будущего в России – мужик, точно так же как во Франции работник». [28]

28

Герцен А.И. Полн. собр. соч. и писем / Под ред. Лемке Б. М., 1919. Т. 4. С. 445–450.

В конечном счете, призывая к свержению нынешнего режима, Герцен не объяснял, чем его заменить, и единственную свою надежду возлагал на сельскохозяйственную общину. Не было ли это утопической затеей интеллектуала? Софи отложила книгу. Покой уютного парижского жилища показался ей странным после той бури чувств, которая только что ее всколыхнула.

Она сидела в пятне света, падавшего от лампы под абажуром. Через приоткрытое окно из сумеречного сада доносилось щебетание птиц, круживших над своими гнездами. Вот-вот Жюстен придет объявить хозяйке, что кушать подано. Софи провела рукой по усталым глазам. «Как странно, – подумала она, – я приехала во Францию, радуясь тому, что покинула Россию, и первые же книги, которые я здесь читаю, написаны русскими, написаны – о России!..»

* * *

Госпожа Вавассер пришла в назначенный час, с ней были Анн-Жозеф и Клод-Анри. Софи удивилась, что Луиза явилась не одна, но та объяснила:

– Дети привыкли. Я всегда беру их туда с собой, по очереди, чтобы отец мог с ними повидаться…

В руках у молодой женщины было по пакету. Ее соломенная шляпка с прорезями, в которые были продернуты вишневые ленты, казалась великоватой для исхудавшего лица. Клода-Анри нарядили в длинную синюю блузу навыпуск поверх коротких штанишек, на голове у него была бархатная каскетка с лакированным козырьком; Анн-Жозеф, в своей широкой розовой юбке, из-под которой выглядывали панталончики с фестонами, держалась весьма чопорно. Все трое явно приоделись ради визита в тюрьму. Софи прихватила две бутылки шампанского, Жюстен уже заранее принес их из подвала.

– Ах, зачем, зачем вы… – прошелестела Луиза. – Вы его слишком балуете!..

Вчетвером они кое-как уместились в коляске. Когда Софи велела Базилю везти всю компанию в Сент-Пелажи, тот возмущенно округлил глаза и потребовал повторить адрес. Пока коляска катила по залитым солнцем улицам, дети весело щебетали, ни дать ни взять – птички: можно было подумать, семейство выехало на воскресную прогулку. Но вот они въехали на улицу с таинственным названием «улица Колодца Отшельника», и тюрьма накрыла их своей тенью. Здание было серым, тяжеловесным, фасад, казалось, мог в любую минуту рухнуть, несмотря на грубые подпоры, нарушавшие однообразие стен. Кое-где виднелись узкие, забранные частыми решетками окна.