Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
Софи мгновенно оделась, причесалась, сунула ноги в валенки. Фердинанд Богданович жил на другом конце города, и Софи все ускоряла шаг, почти бежала, боясь опоздать, не застать его дома. Когда она наконец добралась до дверей доктора Вольфа, ноги ее не держали, а сердце колотилось где-то в горле.
Прислуга, на которой было столько шалей, душегреек и юбок, что она больше походила на ворох тряпья, чем на человека, провела гостью в тесную комнату, где уже рядком сидели на стульях пять человек. Одни только некрасивые, грустные, молча перемогающиеся крестьяне – у всех в глазах покорность и смирение, словно у домашней скотины.
При виде Софи доктор улыбнулся и прошептал по-французски:
– Вы пришли!.. А я как раз собирался зайти к вам, едва только закончу осматривать больных!.. Входите же скорее!
И она вошла в маленький кабинет, заваленный книгами и заставленный склянками. От запаха карболки першило в горле; на столе стояла чернильница в виде черепа; в корзине лежала горка корпии, испачканной темной кровью; обои отстали от стен; ширма лишь наполовину скрывала походную кровать; в комнате было холодно; одним словом, можно было подумать, будто здесь обитает старый студент, у которого нет ни вкуса, ни денег, ни подруги.
Пока Софи устраивалась на стуле, предназначенном для больных, доктор Вольф засучил рукава, налил воды в лоханку и принялся мыть руки.
– Полина сообщила мне великую новость, – заговорил он. – Должно быть, вы очень обрадовались!
Его тяжелое лицо с печальными морщинами и усталым взглядом не соответствовало оживленному тону, каким он говорил. Он вытер руки полотенцем с красной бахромой. Софи внезапно почувствовала себя неловко оттого, что вот так сидит перед ним, словно явилась с визитом. Что он может вообразить? Заставив себя успокоиться, она ответила:
– Конечно, обрадовалась! Вернее, обрадовалась и опечалилась одновременно! Мне жаль будет расставаться с Тобольском, с нашей милой, поистине братской компанией! Но от свободы отказаться невозможно!
– Да-да, – пробормотал доктор.
И они, глядя друг на друга, погрузились в молчание. Однако пауза затянулась ненадолго, и вскоре Фердинанд Богданович снова заговорил, уже более твердо:
– Впрочем, если бы вы даже и отказались от императорской милости, вас все равно не оставили бы в Тобольске. Царь не имеет обыкновения оставлять без ответа оскорбления подобного рода, и отвечает молниеносно. Он убежден, что проявил милосердие, и тут же наказал бы вас за неблагодарность, назначив какое-нибудь другое место ссылки, какую-нибудь затерянную деревушку за Байкалом!..
Это ей и в голову не пришло, но доктор был прав. Вот и еще один довод в пользу того, чтобы уехать. Все складывается одно к одному и против нее. Фердинанд Богданович отбросил смятое полотенце куда-то в угол и, обойдя стол кругом, уселся на свое место.
– Да так оно и лучше, – прибавил он, помолчав. – Если бы вы остались, у меня не хватило бы выдержки молчать и дальше, а из-за того, что мне хотелось бы вам сказать, у нас разладились бы отношения…
– Не понимаю вас, Фердинанд Богданович, – растерянно пролепетала Софи.
На самом деле она так хорошо его понимала, что дыхание перехватило.
– Да
Вместо ответа она на мгновение прикрыла глаза. Секунды медленно уходили в вечность. Они пристально, напряженно смотрели друг на друга, и каждый видел во взгляде другого, что они обречены на любовь и страдание. Наконец, Софи прошептала:
– Подумать только, я ведь купила дом, мне так не терпелось туда перебраться!..
– Вы без труда его перепродадите, – сказал Вольф.
– Да не хочу я его продавать! Я вложила в него слишком большую часть самой себя, вот и не хочу оставлять дом чужим людям. Да и в деньгах не нуждаюсь. Знаете, я подумала… подумала…
Поколебавшись, она выпалила:
– Я подумала, что в Тобольске нет лечебницы, и, если этот дом может пригодиться вам для того, чтобы принимать больных…
Доктор вздрогнул от удивления и еще более внимательно посмотрел на Софи поверх очков, отчего сразу показался стариком.
– Если это для моих больных, я согласен, – сказал он. – Вы очень добры…
Софи опустила голову. Она поступила так вовсе не по доброте душевной. Она нимало не заботилась о нуждах, намереваясь подарить свой дом Фердинанду Богдановичу, просто приятно было думать о том, что – неважно, каким образом и по какой причине – он поселится в ее доме и она сможет издалека представлять себе, как протекает его жизнь.
Вольф поигрывал гусиным пером. Пальцы у него были в пятнах от снадобий. На сюртуке недоставало пуговицы. Сейчас старая служанка принесет ему поесть, и он наспех, не замечая, что кладет в рот, перекусит на краешке стола, между книгами и черепом.
Кто-то робко кашлянул за дверью. Софи вспомнила о том, что доктора ждут больные. Впрочем, ей и нечего больше было ему сказать. Она встала.
– Придете вечером к Анненковым? – спросил он.
– Конечно.
Когда Фердинанд Богданович наклонился, чтобы поцеловать ей руку, Софи заметила, что сквозь редкие волосы у него на макушке просвечивает кожа. Этот признак старости, изношенности тела растрогал ее, но вместе с тем и укрепил в мысли о том, что брак между ними теперь, на склоне лет, показался бы смешным и жалким. На глаза навернулись слезы. Не оборачиваясь и почти ничего не видя перед собой, она бросилась к двери и поспешно вышла.
4
Когда снег начинал таять, по дорогам проехать становилось невозможно, и Софи решила отложить свой отъезд до конца мая. Благодаря отсрочке она сможет, по крайней мере, провести с друзьями в Тобольске Пасхальную неделю. Как и каждый год, пренебрегая пышностью богослужения в соборе, декабристы отправились ко всенощной в маленькую тюремную церковь, где теснились каторжники в оковах. Когда все опускались на колени, к торжественному пению хора примешивался кандальный звон. А когда священник возвещал: «Христос воскресе!» – металлический лязг внезапно разрастался, заглушая прочие звуки, и безобразные головы с бритыми черепами начинали поворачиваться вправо и влево для братского поцелуя. Убийцы, воры, фальшивомонетчики христосовались в мерцании и трепете свечей, в благоухании ладана. Преисподняя прославляла надежду.