Шрифт:
Глава первая
Февраль 1982 года.
— Ого, мои любимые пирожки! — воскликнул Анатолий, усаживаясь за стол.
Дочь Анатолия и Людмилы, пятилетняя Юля, запрыгала и радостно захлопала в ладоши:
— Пирожки, пирожки, пирожкииии! Урррааа!
— Ты же знала, — улыбнулась Люда. — Помогала мне. Мы с тобой вместе пришли домой, я сегодня в первую смену работала. Теперь шагом марш мыть руки, помощница, и за стол.
Люда знала: дочка больше рада не столько пирожкам, о
Анатолий Долгих работал фрезеровщиком на машиностроительном заводе — самом крупном предприятии в их городе, а Людмила, его супруга, была воспитателем в одном из ведомственных детских садов, подшефных завода.
Супруги Долгих поженились семь лет назад, когда Анатолий вернулся из армии. В армию он пошёл после окончания училища, и призван был во флот, потому, когда демобилизовался, ему было почти двадцать два года. Девятнадцатилетняя Людмила тогда только-только окончила местное педагогическое училище и начала работать в детском саду.
Познакомились, как это часто бывало в те времена, на танцплощадке в городском парке; начали встречаться, а через полгода сыграли свадьбу, — такую же, как у всех, — не лучше и не хуже.
Несколько лет жили в комнате ведомственного общежития, а год назад получили хоть небольшую и тесную, зато двухкомнатную квартиру с крохотной кухней и всеми удобствами. Не всем так везло, как семье Долгих, но Людмила прекрасно знала: дело тут не в удаче, а в том, что Анатолий — передовик производства, гордость завода, один из лучших работников.
Характер у Анатолия и раньше не был слишком лёгким, а при нынешнем положении вещей зачастую превращался в элементарно тяжёлый, порой деспотичный.
Нет, руку на жену и на дочь он никогда не поднимал, даже в подпитии, но и спорить с главой семьи ни Людмила, ни Юлька не решались: слово Анатолия всегда было решающим, в любой ситуации. Неважно, справедливое или нет, — решение Анатолия было единствнно верным.
Жена и дочь научились моментально определять, в каком настроении муж и отец явился с работы, и если настроение было плохим, вечер в семье проходил тихо. Телевизор включали еле слышно; Юлька не шумела и не прыгала — либо возилась с игрушками в своём уголке, либо рисовала, сидя за столом. Людмила не лезла к супругу с вопросами и не делилась новостями.
Если Анатолий приходил выпивши, он просто ложился спать, и тогда тоже никто не шумел. А бывали и такие дни, как сегодня, когда Анатолий находился в лёгком благодушном настроении. Однако даже в такие дни ласки от него не видели ни жена, ни дочь. Анатолий был абсолютно чужд проявлений нежности и добрых слов, не говоря уж о романтике.
А сегодня Люда чувствовала: временная радость продлится недолго, и испортит настроение мужу именно она, Людмила.
Юлька устроились рядом с отцом за столом, на котором стояли две большие эмалированные миски с пирожками: одна с жареными капустными из пресного теста, а вторая — из теста, приготовленного на кефире, — с рисом и яйцом.
В
— А ты почему не садишься? — муж удивлённо поднял на Людмилу небольшие серые глаза.
— Вы ужинайте, а мне пора, — Люда вытерла руки полотенцем, сняла фартук и косынку, поправила длинные русые волосы, убранные в косу.
— Куда это? — перестав жевать, спросил муж.
Тёмные брови сдвинулись, и между ними появилась вертикальная складка, — недобрый знак.
— У мамы собрание на заводе, — тихо сообщила Юлька, глядя на отца огромными серо-голубыми глазами-фиалками, такими же, как у Люды.
— Опять?! — выпрямился Анатолий. — Опять Мишка Мельников собирает? Похоже, придётся серьёзно с ним поговорить! Виданное ли это дело — от семьи людей по вечерам отрывать?
— Толя, так ведь давно не собирались, до Нового года ещё собрание было, в середине декабря. Почти два месяца прошло. Праздники скоро, День Советской Армии, а потом восьмое марта. Надо определиться с поздравлениями и с обязательствами к праздникам. А когда собираться, если не вечером? Днём все работают. Не в выходные же?
Люде было ещё двадцать шесть лет, и она состояла в комсомольской организации. К тому же, являлась не просто рядовым членом организации, а комсоргом в своём детском саду.
— Вот спасибо, что не в выходные хоть! Когда уже этот активист Мельников на покой уйдёт? — продолжал недовольствоваться Анатолий.
Этот разговор начинался всякий раз, когда Люде нужно было отлучиться на очередное заседание комсомольского актива.
— Михаилу Леонтьевичу двадцать семь. Наверно, меньше, чем через год уже по партийной линии пойдёт.
— Скорей бы. В партию я тебе вступать не дам, — проворчал Анатолий.
— Что ты, Толь, кто меня примет в партию? Только самые достойные вступают, — как могла успокоила Люда мужа, мрачно наблюдающего за тем, как она надевает сапоги, шаль и тёмно-синее пальто с воротником из песца.
Вскоре Люда быстро вышла из подъезда и заспешила по тропинке в сторону освещённой фонарями улицы. Она опаздывала, а Михаил Леонтьевич опозданий не любил. Не говорил ничего, но чёрные брови сдвигал недовольно и сурово, ничуть не уступая в этом мужу Люды, Анатолию.
Мельников уже в течение трёх лет возглавлял заводской комитет комсомола, совмещая этот пост с работой инженера. Жена Михаила, Вера, работала в заводской бухгалтерии. Дочка Мельниковых, шестилетняя Света, ходила в ту группу, на которой работала воспитателем Людмила.
Мельников был явно из той породы людей, которым по блату досталось не двадцать четыре часа в сутки, а часов этак на десять больше. Его портрет постоянно украшал заводскую доску почёта. Заводская комсомольская организация под руководством Мельникова достигла максимума активности за всю историю завода. Вера, жена Михаила, всегда выглядела очень хорошо: она не только была одной из первых модниц, но и казалась всегда весьма счастливой и довольной жизнью.