Свет в августе. Особняк
Шрифт:
История Лины Гроув занимает в романе сравнительно малое место, являясь, по существу, только обрамлением книги. Но для Фолкнера важно было не количество страниц, отведенных Лине, а тот глубокий смысл, который несет в себе этот образ, тот свет, который он отбрасывает на другие человеческие судьбы, собранные в этом романе. Говоря о творческой истории романа «Свет в августе», Фолкнер утверждал: «Эта история началась с Лины Гроув, с образа молодой женщины, у которой ничего нет, беременной, твердо решившей найти своего возлюбленного. Эта идея возникла из моего восхищения перед женщинами, перед мужеством и выносливостью женщин. По мере того как я рассказывал эту историю, я все больше и больше влезал в нее, но это главным образом история Лины Гроув».
Представляя
Фолкнер поднимает естественность Лины Гроув до символа. Выступая перед студентами Виргинского университета, он говорил о Лине, что в ней «есть нечто от язычества — приятие всего, желание иметь ребенка, которого она отнюдь не стыдится, — не важно, есть у него отец или нет… что касается ее, то ей и не особенно нужен для ребенка какой-нибудь отец, не более, чем женщинам, рожавшим от Юпитера, нужен был дом или отец ребенку».
Лина Гроув олицетворяет саму жизнь с ее земными радостями и печалями. В отличие от других героев романа, Лина приемлет жизнь, в Лине нет никаких комплексов, она не испытывает сомнений, она доверяет людям и не ждет от них ничего дурного. И люди, с которыми она сталкивается на своем пути, невольно подпадают под обаяние этой простоты и бесхитростности — они отвечают ей добром, помогают ей. В этом смысле дорога Лины Гроув служит антитезой дороге Джо Кристмаса. Если его дорога была непрекращающимся бегством от себя и от людей, то дорога Лины Гроув — это все новые и новые добрые контакты с людьми. Она вовлекает встречающихся ей людей в свою орбиту, самим фактом своего существования она заставляет людей приобщаться к жизни.
Именно это и происходит с Байроном Банчем. Повстречав Лину Гроув, он невольно начинает принимать участие в ее судьбе. И несмотря на то, что у него есть еще возможность выбора, Байрон Банч незаметно для себя оказывается все более и более причастным к жизни и втягивает в эти земные дела и Хайтауэра, который понимает, что эта молодая беременная женщина разрушает стены, которыми он сам и Байрон Банч отгородили себя от жизни. Хайтауэр боится нового соприкосновения с жизнью. «Я купил непричастность, — уговаривает он себя. — Я заплатил за это. Я хотел лишь покоя, я уплатил их цену, не торговался».
Однако жизнь в лице Лины Гроув берет свое, и Хайтауэр, вопреки своему внутреннему сопротивлению, вынужден соприкоснуться с жизнью. Ему приходится принимать роды Лины Гроув, и его сопричастность рождению ребенка, нового человека, наполняет Хайтауэра неведомым ему доселе чувством, согревает его сердце, — «волна, прилив чего-то, почти горячего, почти торжества, накатывают на него». Лина Гроув предстает в мыслях Хайтауэра символом жизни, продолжения рода. «Ей придется рожать еще, и не одного, — он вспоминает молодое, сильное тело, даже там, в родовых муках, сиявшее мирным бесстрашием. Не одного. Многих. В этом будет ее жизнь, ее судьба. И, мирно повинуясь ей, доброе племя будет заселять добрую землю; из крепких этих чресел без спешки и суеты произойдут мать и дочь, но теперь — порожденные Байроном».
Вовлеченность Хайтауэра в земные дела простирается еще дальше и оборачивается трагедией, когда пойманный в конце концов Джо Кристмас в наручниках вырывается от своей стражи и бежит в дом Хайтауэра и тот, в отчаянной и безнадежной попытке спасти его от преследующей толпы линчевателей кричит им, что Кристмас провел ту ночь, когда была убита Джоанна Берден, у него.
Но трагический исход событий уже неотвратим. С того момента, как про Кристмаса было сказано слово «нигер», люди, представлявшие до того конгломерат личностей, становятся толпой, автоматами, актерами, бездумно выполняющими свои роли в страшном спектакле. Возглавляет погоню
Сцена гибели Джо Кристмаса превращается в трагический апофеоз романа. Кровь вырвалась из тела Кристмаса, «как сноп искр из поднявшейся в небо ракеты; в черном этом взрыве человек словно взмыл, чтобы вечно реять в их памяти. В какие бы мирные долины ни привела их жизнь, к каким бы тихим берегам ни прибила старость, какие бы прошлые беды и новые надежды ни пришлось им читать в зеркальных обликах своих детей — этого лица им не забыть».
Жертва расовой ненависти, Джо Кристмас обретает в этой сцене ореол святого, происходит прямое сближение истории Джо Кристмаса и его мученического конца с евангельской легендой, на которую намекала с самого начала фамилия Кристмас, что означает на английском языке Рождество и включает имя Христа. Этой евангельской символике в романе «Свет в августе» буржуазная критика уделяла исключительно большое внимание, выдвигая эту сторону романа на первый план. Сам Фолкнер отнюдь не придавал ей такого значения. Выступая перед студентами Виргинского университета, он говорил: «Вспомните, что писатель должен в своем творчестве опираться на свои истоки. Он должен писать, исходя из того, что знает, а христианская легенда является частью истоков каждого христианина, особенно деревенского мальчика, деревенского мальчика с Юга. Моя жизнь, мое детство прошли в очень маленьком городке в Миссисипи, и это было частью моего происхождения. Я вырос с этим. Я впитал это, воспринял, даже не зная, что к чему. Это не имеет никакого отношения к тому, насколько я в это верю или не верю, — это просто живо во мне».
Гораздо значительнее в сцене трагического конца Джо Кристмаса очень важная для Фолкнера идея, которая будет занимать большое место в его произведениях и высказываниях, связанных с расовой проблемой, — убеждение, что каждое новое преступление белых расистов накладывает свою страшную печать на души последующих поколений — печать страха, вины, ненависти.
Однако Фолкнер не оборвал своего повествования на этом страшном эпизоде, роман завершается светлым, оттененным мягким юмором рассказом об отъезде Байрона Банча, который сделал свой выбор в жизни, с Линой Гроув и ее ребенком из Джефферсона.
Гнев Фолкнера, его ненависть к несправедливости, к обществу, которое калечит души и жизни людей, его сострадание к жертвам жестокости и фанатизма переплавляются в этом жизнеутверждающем эпилоге в уверенность, что человек все вынесет и восторжествует, идею, которую Фолкнер исповедовал всю свою жизнь.
Проблема расовых взаимоотношений, ее социальные и нравственные аспекты, продолжали волновать Фолкнера на протяжении всей его жизни. При этом исследование проблемы становилось все глубже, многограннее.
Так, в последовавшем за «Светом в августе» романе «Авессалом, Авессалом!» (1936) Фолкнер обратился к самым истокам расового конфликта. Героем романа стал Томас Сатпен, сильная личность, один из белых поселенцев, пришедших в 30-е годы прошлого века на девственные земли Йокнапатофы. Сын бедного фермера-арендатора, Томас Сатпен мальчишкой столкнулся с глубоко травмировавшим его проявлением социального неравенства, когда богатый плантатор приказал слуге-негру прогнать этого оборванца от парадных дверей особняка. С тех пор Томасом Сатпеном овладела навязчивая идея самоутверждения — он твердо решил, что сам станет владельцем такой плантации и рабов, хозяином роскошного особняка, родит сына, создаст династию и тем самым оставит свою зарубку на той стене забвения, сквозь которую уходит, умирая, каждый человек.