Свет во тьме
Шрифт:
Впрочем, были и совсем иные мнения. Например, на Поместном Соборе 1988 года архиепископ Иркутский и Читинский Хризостом дал положительную оценку приходской реформе 1961 года: «Помню сороковые годы, с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение, даже более мощное, чем сейчас; открывались храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной и пастырской деятельности. Начали с того, что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. А машины – не просто «Волги», а ЗИЛы. Я думаю, что великим благом… было то, что в 1961 году отказались от административной деятельности. Это промыслительно потому, что последующие годы были трудные, но, если бы священники
Но такое мнение являлось единичным. Большинство духовенства и простых верующих восприняли реформы отрицательно.
Выход для духовенства из создавшейся ситуации обозначил Святейший Патриарх Алексий I: «Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни, всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что заботы хозяйственные уже не лежат на нем и что он может всецело отдаться духовному руководству своих пасомых».
Эти слова наставления дали многим священнослужителям силу противостоять последствиям приходской реформы, направленной в первую очередь на изменение всего строя церковной жизни и уничтожение порядка приходского управления.
Одним из таких священников был отец Анатолий. Слова Патриарха оказались сказаны как будто про него. Даже у безбожных внешне членов «двадцатки» он пользовался большим авторитетом. Но как показали дальнейшие события, его любили далеко не все прихожане собора.
Глава 5.
В день приезда в Петровскую епархию нового архиерея два человека захотели сразу же встретиться с уполномоченным. Ими были Иван Фомич и отец Иов. Но у них ничего не получилось – Тимофей Иванович уехал «на природу» отмечать юбилей одного из своих коллег. Это мероприятие являлось заранее запланированным и, на его взгляд, более важным, чем встреча с новым управляющим епархией, которого можно принять и завтра. Игумен Иов звонил уполномоченному домой с восьми до девяти вечера, но безуспешно. А Иван Фомич и вовсе засиделся в соборной канцелярии до десяти вечера. Перед тем, как ехать домой, он тоже пробовал звонить, но трубку никто не взял. Но если отец Иов не мог уже встретиться с Тимофеем Ивановичем раньше архиепископа Феодора, то у председателя ревизионной комиссии такая возможность была. Он хорошо знал привычки уполномоченного, с которым они были соседями, и, не беспокоя его дома, к восьми часам пошел к нему на работу. Когда он постучался, товарищ Николаев уже выпил водки и был в доброжелательном расположении духа.
– Привет, Фомич, заходи, что ты топчешься как бедный родственник? – крикнул он, увидев посетителя. Только давай быстрее, у меня сегодня встреча с новым архиереем, с тобой-то мы всегда поговорим. Ох, а рожа-то у тебя хуже, чем у Льва Александровича! Это дело необходимо срочно исправить, и спорить не пытайся! Знаю, что ты не опохмеляешься, но считаю, что твой взгляд на данную проблему глубоко ошибочный и отражает узость и заскорузлость твоего мышления, обусловленную длительным нахождением в среде религиозных фанатиков и психически незрелых личностей.
Уполномоченный налил Ивану Фомичу водки, а тот, по опыту зная, что если откажется – разговора не будет, залпом ее выпил.
– Вот и молодец, опять на человека стал похож. Теперь давай рассказывай, зачем пришел.
– Да вот по поводу нового архиерея пришел. Чего про него слышно?
– А что слышно? Я же с ним еще не встречался – как бы не понимая, о чем идет речь, ответил Николаев.
– Да все ты понимаешь, Тимофей Иванович, –раздраженно сказал председатель
– Созванивался. Но я предпочитаю иметь свое суждение о людях.
– Ну что ты, Тимофей Иванович, как неродной, – скривился Иван Фомич. – Давай выпьем, что ли, да и расскажешь мне о нем. Ведь нам нужно все же иметь представление, что за человека прислали…
– Безнаказанно пить на рабочем месте в неограниченных количествах имеет право только Лев Александрович, потому что он наша городская достопримечательность, ценный этнографический материал отмирающего мира «бывших» центральной России. А архиерей тебе чего сдался? Ведь ты вроде неверующий?
– Ну, Лев Александрович говорит, что он может прихожан настроить на перевыборы двадцатки…
– Надо же, какой великий мыслитель, – засмеялся уполномоченный. – А кто им даст разрешение на эти перевыборы?
– Старосту горисполком без выборов утвердил…
– Вот именно, что горисполком утвердил, я зарегистрировал, а мнения двадцати двуногих атавизмов, оставшихся нам в наследие от эпохи суеверий и мракобесия, которые перегрызлись между собой из-за того, кто из них главнее, никто не собирался спрашивать, так что пришлось государству самому выбирать… Да и что можно про эти мнения сказать? «Выбери меня» в двух словах. Лев Александрович просто сам хочет старостой быть, мы бы и не против, он нам больше Александра Береникина нравится, но он слишком уж колоритный. Ему объяснили, а он все надеется, видимо, на что-то и мутит воду.
– Думаешь, что он из-за этого разговор завел? – с облегчением спросил Иван Фомич. – Я-то тоже сперва не придал значения, он пьяный еще и не такое наболтать может, а вот Саша с Зоей испугались, сходи, говорят, к Тимофею Ивановичу…
– У кого рыльце в пушку – тот всего боится, – засмеялся уполномоченный. – Ладно, Фомич, ты не обижайся, но мне, правда, некогда.
Иван Фомич вышел из кабинета успокоенный. Ему было безразлично, останется Александр старостой или им будет Лев Александрович. Да ведь и не изменится даже и здесь ничего. Главное, что их устоявшемуся мирку вроде бы ничего не угрожает.
Архиепископ Феодор проснулся как обычно в шесть утра. В маленькой комнатенке было душно, и он открыл окно. Большую часть жизни он прожил в таких вот домах «без удобств», но последние восемь лет жил в квартире, где были и газ, и водопровод, и канализация, и газовая колонка, и ванна, даже телефон. А к хорошему быстро привыкаешь. Телефон, кажется, и здесь есть в кабинете… В квартире живет его младший сын с женой и дочерью. Все восемь лет совместного проживания, пусть даже и в трехкомнатной квартире, непросто дались и архиерею, и его сыну-инженеру, по странному стечению обстоятельств направленному на завод в город, куда его отец был назначен управляющим епархией. Еще более странным было то, что положительную советскую семью (а сын не разделял веру отца) поселили в одной квартире с епископом, а ведь он может дурно влиять в религиозном плане на них и, тем более, на их несовершеннолетнюю дочь. Хотя невестка не раз говорила подругам, что живут они хуже, чем в обычной коммуналке… Архиепископ Феодор подозревал, что все не так просто, его Коля неслучайно так дружит с майором КГБ Яковом, который часто бывает у него в гостях. Не хотелось самому себе в этом признаваться, но своими излишне для атеистической страны религиозно окрашенными проповедями, попытками препятствовать закрытию храмов архиерей привлек к себе внимание соответствующих структур, а его сын как сознательный советский гражданин обрек себя и свою семью на кучу вынужденных неудобств, чтобы родное государство знало, не замышляет ли против него что-нибудь неспокойный архиепископ… «Уж лучше бы он работал в КГБ, так ведь было бы честно и нормально, стал бы майором, как Яков, быть офицером для мужчины – неплохой путь. А так…», – с досадой думал архиерей.