Свет зажегся
Шрифт:
Он слушал ее не слишком внимательно, скорее ловя ее ощущения о том, что ей было хорошо тогда. А в голове все звенело, как она назвала его Толенькой, будто они стали друг другу родными людьми.
— А на восемнадцатилетние отец подарил мне машину, и когда он записывал меня в автошколу, я случайно ляпнула ему, что более менее умею водить. Ему нельзя было говорить про Марка, пришлось соврать, что меня научил мальчик постарше. Отец включил роль защитника, а у меня не было такого мальчика, поэтому пришлось выдумывать целую биографию этому воображаемому автовладельцу. И сейчас помню, звали его Юра.
Он представлял себе вкус этой жизни, машина на совершеннолетие, поездки в Европу только для того, чтобы подышать чистым воздухом,
Полину вовсе не смущало богатство ее семьи, она говорила об этом, как о должном, вот просто у нее так, а что у других ее не слишком интересовало, она не сравнивала, не стыдилась и не гордилась. В своей среде Толик привык видеть, что люди кичатся деньгами, либо стесняются обсуждать свое состояние с кем-то, кроме людей своего круга. Он сам ездил на показательно хорошей машине и носил дорогие часы, хотя и не дотягивал до их уровня. Толик жутко боялся это промотать, принести все в дань первитину и разборкам, поэтому рисковал, крутился волчком вокруг больших денег.
— Дружила с маминым любовником, это почти чудо. А кем она у тебя работает?
— Мама? — спросила она так удивленно, будто он интересовался профессией ее морских свинок, — Иногда она помогает организовывать выставки.
— То есть, она у тебя куратор выставок?
— Да нет, — Полина повела плечами, будто согнала муху, мол, ей-то откуда знать,
— А деньги у вас откуда, папа так много оставил?
— Он из древней семьи волшебников, оттуда и деньги.
Она нахмурилась еще больше, и Толик решил оставить расспросы, чтобы не упустить ту нежность, которую он недавно увидел.
За спиной Полины вдруг снова загорелся свет за чужим столиком. Там сидел незнакомый мужчина в дорогой рубашке с приятной улыбкой на лице и загорелой кожей, то ли как у педика, посещающего салоны красоты, то ли рабочего, мающегося целые дни без рубашки на солнце. Он держал в руке бокал с красным вином, и, о, как ему было скучно.
Если это был очередной клоун, то Толик не станет миловаться с ним, как с официанткой.
Он осторожно дотронулся до коленки Полины и кивнул в сторону незнакомца.
— Марк?! Что ты здесь делаешь?
Полина сразу вскочила на ноги, по ее резким движениям Толик не мог понять, она обрадована или раздражена.
— О, Полина, — сказал мужчина с едва пробивающимся интересом из общего настроения равнодушия ко всему, — Совсем взрослая. На свою мать похожа только некоторыми чертами лица.
— Марк, как ты здесь оказался?
— Лидия мне чем-то напоминала Сару Бернар, только была еще холоднее. Да, скорее женщин с плакатов Альфонса Мухи. Длинные платья, большие заколки, покатые плечи, круглый подбородок, но точеный профиль, надменный взгляд, обращенный внутрь себя. Я бы мог нарисовать с нее картину, если бы обладал талантом. Но я умею только говорить, а ей нравились все эти сравнения.
А вот Толику совсем не нравились ни сравнения, ни сам Марк, ни то, что он говорил совершенно не по делу. Ему даже было противно смотреть на него, хотя он редко испытывал нечто подобное. Толик часто злился на людей, но редко они ему не нравились без причины.
— А сам ты — не экспонат в музее, чтобы мы тут смотрели на тебя и слушали твою чушь. Отвечай на ее вопрос.
Он кивнул, мол, никаких проблем.
— Я здесь только для того, чтобы рассказать свою историю Полине.
— Это
— Пусть рассказывает! — нетерпеливо крикнула Полина и для пущей убедительности выставила руку в его сторону, будто призывая остановиться, хотя Толик еще не сделал и шага в сторону Марка.
— Моя история может быть об Австрии, овцах или скуке. Пожалуй, будет об овцах.
— Марк, я хочу знать не об овцах, а что с тобой сейчас.
Он поднял вверх указательный палец, и Полина, к удивлению Толика, повиновалась и замолкла.
— Когда я был подростком, меня мало что волновало. Я не был печален, но, тем не менее, чувствовал себя скорее наблюдателем чужих жизней, чем творцом своей. Но однажды я услышал вполне спокойную фразу, которая вдруг меня взволновала — голландцы между золотым веком и Ван Гогом только и рисовали овец да коров. Я не мог тогда оценить достоверность этой фразы, да и, если честно, не слишком четко представлял, когда этот самый век кончался. Я лежал тогда под деревом, а жил я в деревне, и смотрел на стадо овец, которое дед велел мне загнать, и думал, чем же эта паршивая тварь может вдохновлять. Морда глупая, шерсть грязная, мычит так, будто бы ее уже зарезали. Ничего у меня в сердце не екнуло, подумал, что, должно быть, я ни на каплю не художник в душе. С другой стороны женщины меня вдохновляли, не только как жадного до любви подростка или страстного любовника, а порою, наоборот, фригидного наблюдателя. Женщин бы я мог рисовать, писать им стихи и посвящать песни, но никакого таланта я в себе не находил. Но вернемся к нашим овцам, они так и не оставляли меня в покое, справившись с домашними обязанностями, я шел к ним гонять их по полю, как самый настоящий деревенский лодырь. Однажды даже стриг их, но и, сняв с них таинственную вуаль, я не увидел в них вдохновения. Как-то я съездил в библиотеку и нашел там иллюстрированную книгу, где были картины Антона Мауве. Он показал мне красоту, как все-таки этих овец может увидеть художник. И хотя он не понравился мне особенно сильно, мне казалось, он интересен скорее городским жителям, но он пробудил во мне любопытство до красоты, которую можно увидеть чужими глазами. Может быть, поэтому мне нравятся чужие женщины больше, чем свободные. Но мы говорим о них лишь косвенно в этой истории, суть в том, что я крепко занялся изучением искусства разного рода, потом по целевой программе поступил в институт в Москве, и стал изучать искусство не только, как историю, а стал питать большой интерес к тому, что творится на наших глазах. Я знал все московские выставки, спектакли, расписание приездов различных знаменитостей. Первый год у меня оставался едва заметный акцент моей местности, но я постарался искоренить его. Вот так все и произошло. Полина, ты знала, откуда я приехал?
— Ты не особо любил говорить о себе. Но вроде ты рассказывал какие-то истории про загородную жизнь, но я думала, может, у тебя дача там. Или даже не думала, не помню.
Марк нисколько не обиделся, он сделал большой глоток вина из бокала и отсутствующим взглядом оглядел темный бар. Толику хотелось вмешаться в их разговор, но может быть, раз Полина знала его, она могла выяснить все надежнее.
— Марк, ты обещал рассказать мне, что с тобой случилось. Отец узнал о тебе?
— Прости, Полина, но я не обещал. Я этого не делаю в принципе, как и не принимаю обещания от других.
— Хватит вертеться и переводить тему!
За секунду до того как свет за столиком погас, Толик уже знал, что это произойдет.
— Черт! — Полина топнула ногой. К ней вернулось былое рвение, и она с новыми силами стала осматривать бар, пиная стулья, попадающиеся у нее на пути.
— Послушай, если этот твой Марк был здесь, то, значит, твой батенька его не нашел.
— А может быть, этот как раз и значит, что нашел! Твой отец мертв вообще-то, а ведь тоже сидел с нами за соседним столиком. Может, я медиум, и вызываю призраки мертвых!