Света и Камила
Шрифт:
— Пойдём, Света, — сказал Павлов.
Они пересекли широкий проспект, спустились к Волге и пошли по-над рекой.
Неожиданно Светлана спросила:
— Яков Федотович, а вы помните, какая она была?
Павлов не сразу ответил. Он понял, о ком спрашивает девочка, но очень уж этот её вопрос был неожиданным. И ещё понимал Яков Федотович, что он для Светланы единственный человек на земле, который видел её мать и может хоть что-нибудь о ней рассказать.
Что же сказать ей? Как объяснить, что тогда было слишком мало времени, чтобы разглядеть женщину, и очень уж было напряжённо, чтобы обратить внимание, какая она, и запомнить. Как же ответить
Света молчала, но Павлов понимал, чувствовал, что она ждёт ответа. И он сказал:
— Когда я подошёл к подвалу, твоя мама чуть слышно напевала. Сначала я думал, что это ветер. А вошёл в комнату и увидел, что она нагнулась над тобой, укачивала тебя и тихо так пела: «Баю-бай, баю-бай, испеку я каравай…»
— Она любила меня, — сказала Светлана…
Смеркалось. На Волге бакены подмигивали разноцветными глазами. В густой синеве неба медленно двигались цепочки огней — это плыли пароходы, большие, как дома.
Потемнело так, точно небо залило тёмно-фиолетовыми чернилами. А молочно-белые шары на высоких столбах стали вдруг золотистыми. Это зажгли фонари, которые шли от Волги через весь бульвар.
Павлов и Светлана поднимались по новой широкой лестнице, что ведёт от пристани в город. Темнота ночи оставалась позади. С каждой ступенькой становилось всё светлее и светлее.
Когда Яков Федотович и девочка поднялись наверх, вдруг сверкнули недалёкие вспышки праздничного салюта. Раскатисто громыхнули орудия, и весь город озарился ярким светом прожекторов и разноцветных ракет. Казалось, будто букеты чудесных цветов раскинулись по всему небу. Погасли тени, зацвели облака.
Показывая рукой на небо, Павлов сказал:
— Твой день рождения, Света.
— Может быть, — ответила девочка.
Павлов молчал. Он знал, что Светлане установили день рождения приказом по части. Конечно, можно было бы выбрать любое число, но полковник Кубанов решил выбрать для этого дня большой праздник — праздник Октября. И вот теперь всегда в день рождения Светланы всё небо в ярких огнях праздничного салюта. Но этот ли день действительно день рождения Светланы? Кто знает?
— Да, — помолчав немного, сказала Света, — сегодня я получила много писем. Раньше в детском доме удивлялись: «Откуда тебе столько писем?» Я и сама удивлялась, хотя нас там много было, на командном пункте у полковника Кубанова… Да, Яков Федотович, знаете, я просила, чтобы фамилия у меня была Кубановская. Я, конечно, не помню его, но вот, когда приезжали ко мне тётя Лена Крылова, и Птаха, и другие тоже, рассказывали, какой он был — Кубанов.
…Отгрохотали залпы салюта. Последняя ракета, точно она заблудилась в необъятном небе, погасла, не долетев до земли.
Светлана шла рядом с Яковом Федотовичем. Он старался делать маленькие шаги, чтобы девочке удобнее было идти.
— Ты что задумалась? — спросил Павлов.
— Не видит мама этого салюта, — тихо сказала Света.
Камила
Памяти моей матери, Султан Ефетовой — моего лучшего друга.
1
Когда мы поднялись на вершину горы, мой попутчик протянул руку по направлению к городу и сказал:
— Вот тут фашисты рвались к вершине, а наша батарея стояла здесь. Мы стреляли прямой наводкой. Только видимость была плохая: мешали дым и пыль от разрывов, а потом ослепляли вспышки.
Ласковое
Вдоль всей улицы Мира отблески солнечного золота так играли на окнах и крышах новых домов, вокруг было столько весёлого шума, что действительно не верилось: неужели здесь вот рвались бомбы, снаряды вспахивали асфальт, рушились стены, засыпая камнями людей?
Ласточкин, будто он угадал мои мысли, сказал:
— Было!
Мы свернули с улицы Мира на улицу Порт-Саида — широкую, красивую, с четырёхэтажными домами под один рост — и сели на скамейку. Над нашими головами по синему небу ветер гнал белые облака. Ласточкин задумчиво смотрел куда-то вдаль и говорил:
— Всё то ужасное, что было здесь, на месте этой улицы Порт-Саида, стало забываться. Сейчас вроде бы и не верится, что захватчики бомбили город — квартал за кварталом, — убивая солдат и стариков, женщин и детей, и что сержант Павлов пятьдесят восемь дней держал оборону дома в нескольких шагах от фашистов. А ведь совсем недавно я видел, как бомбили и жгли мирный египетский город Порт-Саид. Помните, как мы — Советский Союз — предупредили захватчиков: прекратите бесчинствовать! К счастью, это подействовало: захватчики ушли. Сейчас в Порт-Саиде так же тихо, как здесь, у нас. Да, войны нет. А горе она оставила. Сколько горя! И надо сделать так, чтобы это больше не повторилось. Никогда…
Весь вечер я провёл с Ласточкиным. Я подружился с Володей, а затем и с его товарищами, моряками советского теплохода, которые в эти дни проводили отпуск в родном городе.
Каждый раз, когда я бываю в Волгограде и прохожу широкой и красивой улицей Порт-Саида, я вспоминаю рассказ Ласточкина и его товарищей и думаю о судьбе египетской девочки Камилы.
Передам вам эту историю так, как она запомнилась мне по рассказам моряков.
2
Когда орудийный выстрел сверкнул в окне, яркий отблеск озарил кровать маленькой Камилы. Осветились чёрные завитушки волос девочки, тёмно-красные щёки и верхняя губа, которая была чуть подтянута к носу, отчего виднелись два белых зуба.
Камила нахмурилась во сне, затем заслонила лицо рукой, раскрыла глаза и негромко позвала:
— Мама!
Мама могла быть только тут, поблизости, в комнате. Камила позвала её ещё раз, но снова никто не ответил.
Девочка спустила ноги на соломенный коврик, и в это время снова точно молния осветила комнату, а затем прокатился грохот, похожий на гром.
Камила заплакала, схватила со стула своё платье и быстро натянула его на себя. Она не могла понять, почему нет мамы — ночью, в грозу, когда страшно от темноты и ещё страшнее от ярких вспышек.