Светлана, Артюхова Нина Михайловна

Светлана

на обложку

Артюхова Нина Михайловна

Шрифт:

— Светлана!

Девочка смело встретила его взгляд.

Девочка?

Не девочка больше!

Девочка выросла, а он и не заметил.

— Светлана!

Костя схватил обе ее руки и крепко сжал в своих, не чувствуя, что делает ей больно. Память отрывочно выхватывала из прошлого: маленькая девочка в разрушенной деревне, испуганный и любопытный взгляд черных глаз...

Светлана тихонько плачет под его шинелью... это в поезде. И к той же самой шинели прижимается она в отчаянном порыве, когда уходит из детского дома единственный хоть немножко знакомый ей человек.

Когда это было? Пять лет назад!

Девочка выросла, а он и не заметил.

Он не заметил и другого: того, что вырастало в нем самом, вырастало на смену первой, мальчишеской, детской, неудачной любви.

Какое удовольствие доставляли ему всегда их нечастые встречи!

Светланины письма... Милое желание развлечь, привести человека в хорошее настроение. Почему, в конце концов, когда в эти последние годы приходило сразу два письма, он распечатывал сначала Надино, а Светланино потом? Просто из чувства долга или чтобы оставить более приятное на закуску?

В один из последних вечеров, когда он оставался с мамой вдвоем, она спросила:

«Костя, что у вас с Надей?»

Тогда он ей рассказал... И удивился — мама как будто даже успокоилась. А в глазах — невысказанный вопрос.

Мама была догадливее его, но она боялась спугнуть, боялась быть неделикатной и промолчала.

Костя опомнился наконец и разжал руки, увидев, каким бледным и напряженным стало лицо Светланы.

— Я сделал тебе больно, прости!

Он делал ей больно много раз. Он сделал ей больно еще сегодня, когда заговорил о деньгах, назвал младшей сестренкой, дал ей прочесть Надино письмо, ища сочувствия.

— Прости!

Маленькие пальцы, побелевшие и смятые в его руках...

Никогда никому не целовал руки — даже в голову никогда не приходило! — но сейчас... было так естественно...

Ежик спрятал все свои колючки. Маленькие руки не вырывались никуда и лежали в его ладонях с покорной нежностью. Маленькие пальцы розовели и как

будто оттаивали в его руках.

Костя сам осторожно выпустил их.

Тихая набережная, шумный перекресток...

Когда переходили улицу, Костя не взял Светлану под руку, она поняла почему.

Не думай, я понимаю. Твое горе — мое горе, и ничего не нужно сейчас говорить!..

Синий-синий, спокойный вечер. Над входом в метро приветливо сияло большое красное «М». Оно всегда у вокзала встречает, когда приезжаешь. Для Кости оно всегда было связано со словом «Москва». А Светлане казалось, что это слово «Май» начали писать с большой буквы. В грустный осенний день оно напоминало о весне.