Светлой памяти...

Уайт Джеймс

Он все еще склонялся над ней, когда психолог команды и двое каллицианцев вышли, чтобы забрать его обратно. Туземцы тоже были в термокостюмах — стандартизационные уколы нейтрализовали их функцию грель-желез, и теперь они нуждались в них не меньше, чем земляне, — и сочувственно и философски относились к потере Ролстона слишком громкими голосами. Налин, торжественно заявили они ему, была великой, всеми уважаемой и необычной женщиной… или что-то

в этом роде. Ее родители тоже были замечательными людьми и прожили много лет, очень много лет. Местные жители продолжали говорить о том, какими замечательными и необычными были Налин и ее родители, пока Ролстону не захотелось разбить их добрые, благодушные черепа друг о друга.

Через час после того, как они вернулись в Купол, представитель местных жителей сообщил команде, что из-за того, что случилось с Налин, никто не собирается покидать Каллек до конца нынешнего лета.

Все это было двадцать месяцев назад. Ролстон подумал, бросив последний взгляд на блестящий белый камень на выжженном склоне холма, прежде чем отправиться обратно к Куполу, и боль и беспокойство, явное разочарование и ужасная, сводящая с ума неопределенность были такими же сильными сегодня, как и тогда. Даже хуже. Он знал, что туземцы не винили его, они поняли и оставили его в покое. Доктор Мансен, хотя он, должно быть, все еще испытывал жгучее нетерпение из-за того, что был вынужден оставаться на Келлаке без особых дел, не говорил об этом и никак этого не показывал; он тоже понимал. Но психолог команды, с другой стороны, проявил глубокую профессиональную озабоченность состоянием Ролстона и несколько раз намекал, что хотел бы что-то с этим сделать. Но хотя в его распоряжении были лекарства и методы, которые могли бы стереть весь инцидент с Налин из памяти Ролстона и вернуть ему нормальное самочувствие, тот же этический кодекс, который запрещал медику делать уколы Налин против воли девушки, удерживал его даже от предложения применения своих удивительно эффективных методов лечения до тех пор, пока он не придет в себя. Поэтому Ролстон продолжал свои ежедневные прогулки. По мере того как Каллек медленно приближался к афелию по своей эксцентричной, почти кометной орбите, лето сменилось осенью. Ночной дождь, превративший внешнюю часть Купола в мир кипящей грязи и перегретого пара, начал скапливаться в трещинах и оврагах и с каждым утром все дольше сохранялся в виде жидкости. Голые, безжалостные скалы были покрыты и размягчены слоями засохшей грязи, толщина

которых увеличивалась с каждым днем, а семена-шарики, которые пережидали лето в относительной прохладе верхних слоев атмосферы, сморщились и отяжелели, чтобы начать свой жизненный цикл заново.

Ролстон сменил термокостюм на шорты и легкий плащ. Каждый день он прогуливался и садился рядом с блестящим белым камнем на склоне холма, который теперь был полон новой жизни. Иногда он лежал и разговаривал с камнем, вспоминая их прошлые разговоры или высказывая интимные чувства. В другие дни он был угрюм и молчалив и даже не смотрел на камень. Однажды он потерял над собой контроль и колотил по нему голыми кулаками, пока белоснежное совершенство не покрылось красными пятнами. Здравомыслие вернулось к нему только тогда, когда он почувствовал руку на своем плече и услышал мягкий голос психолога команды:

— Успокойся, прекрасный принц. Так ты никогда не заполучишь свою Спящую красавицу. Теперь ты согласен?..

Его ежедневные прогулки продолжались — до того дня, когда он увидел трещину в безупречном белом камне.

Это зрелище поразило его, как физический удар. Он почувствовал тошноту и слабость. Все разочарования и тревоги, которые копились в его душе в течение последних двух летних лет, выплеснулись наружу, ища выхода. Он расхаживал взад-вперед рядом с ним, сжимая забинтованные руки и что-то дико бормоча и выражение его глаз было безумным. Когда он увидел, что трещины, образовавшиеся из-за постоянного понижения температуры, увеличиваются и становится многочисленнее, он даже заплакал. Но немного. Когда камень начал разваливаться на части, как треснувшее яйцо, он издал крик чистого ликования и начал отрывать отдельные куски.

Налин поднялась, и несколько последних фрагментов ее термостойкой куколки греля упали на землю. Она была в полусонном состоянии, и золотистая сеть линий, которыми была покрыта куколка, все еще была скрыта коркой из этого твердого, как камень, органического изолятора. Ролстон осторожно смахнул их с ее лица, пока она делала глубокие, прерывистые вдохи — первые с тех пор, как два земных года назад впала в летнюю спячку. Затем внезапно Ролстон попытался выдавить из нее только что восстановившееся дыхание.

Они очень долго крепко обнимали друг друга, пока Налин не освободила рот настолько, чтобы заговорить:

— Я хочу снова встретиться с доктором Мансеном…