Светлячок надежды
Шрифт:
– Талли, с тобой все в порядке?
Она медленно моргнула и вспомнила, где находится. В своей старой спальне, в доме на улице Светлячков. Талли включила стоявший на тумбочке ночник.
На стуле у стены сидела ее мать. Она неуверенно встала, нервно сцепила руки. На ней была свободная одежда, белые носки и сандалии. И жалкие остатки бус из макаронин, которые Талли сделала когда-то для нее в летнем лагере. Все эти годы мать хранила их.
– Я беспокоилась, – сказала мать. – Твоя первая
– Привет, Облачко, – тихо сказала Талли.
– Я теперь Дороти, – поправила ее мать. Потом с неуверенной улыбкой подошла к кровати. – Я взяла себе имя Облачко в коммуне, в начале семидесятых. Тогда мы все были под кайфом. В те времена многие глупости казались удачными идеями. – Она посмотрела на Талли.
– Мне сказали, ты за мной ухаживала.
– Ерунда.
– Год ухаживать за женщиной в коме? Это не ерунда.
Мать сунула руку в карман и достала какой-то предмет. Кругляшок золотистого цвета размером чуть больше монетки в двадцать пять центов. На кругляшке был выбит треугольник; слева от него черными буквами слово «трезвость», а справа «годовщина». Внутри треугольника римская цифра Х.
– Помнишь ту ночь шесть лет назад, когда ты приходила ко мне в больницу?
Талли помнила все свои редкие встречи с матерью.
– Да.
– Это стало для меня последней каплей. Женщина в конце концов устает от побоев и унижений. Даже такая, как я. Вскоре после этого я пошла в реабилитационный центр. Кстати, заплатила за него ты – так что, спасибо.
– И с тех пор ты завязала?
– Да.
Талли боялась поверить той неожиданной надежде, которую вызвало к жизни признание матери. И одновременно боялась не поверить.
– Поэтому ты приходила ко мне домой и пыталась мне помочь.
– Неудачно, впрочем, так и должно было произойти. Обычное дело – старая женщина и разъяренная дочь. – Она криво улыбнулась. – Когда человек трезвый, жизнь видится гораздо яснее. Я ухаживала за тобой, чтобы как-то компенсировать всю ту боль, что причинила тебе.
Мать коснулась бус на шее. Нежность в ее взгляде удивила Талли.
– Я понимаю, что это всего лишь год. И ничего не жду.
– Я слышала твой голос, – сказала Талли.
В памяти сохранились обрывки, отдельные куски. Тьма и свет. Например, вот это: «Я так горжусь тобой. Я тебе никогда этого не говорила, правда?» Память была похожа на мягкую, нежную губку.
– Ты стояла у моей постели и рассказывала о себе, да?
На лице матери отразился испуг.
– Я должна была сделать это много лет назад.
– Ты говорила, что гордишься мной.
Дороти протянула руку и с материнской нежностью коснулась щеки Талли.
– Разве тобой можно не гордиться?
Глаза матери
– Я всегда любила тебя, Талли. А бежала я от собственной жизни. – Она встала, подошла к тумбочке, открыла выдвижной ящик и достала фотографию. – Может быть, это станет нашим началом. – Она протянула снимок дочери.
Талли взяла фотографию из дрожащих рук матери.
Маленький прямоугольник размером с игральную карту, с белыми зубчатыми краями, помятыми и обтрепанными. Прошедшие годы покрыли черно-белый снимок тонкой патиной трещин.
Это была фотография мужчины, молодого человека, который сидел на ступеньках крыльца, вытянув вперед длинные ноги. Волосы у него были темные и длинные. Белая футболка в пятнах от пота, ковбойские ботинки явно знавали лучшие времена, а руки были темными от въевшейся земли.
Но улыбка мужчины была белозубой и широкой – слишком широкой для его резко очерченного лица. А глаза у него были черными как ночь и, казалось, хранили тысячи тайн. Рядом с ним на ступеньках крыльца спал темно-рыжий младенец в мятой пеленке. Широкая ладонь мужчины по-хозяйски лежала на голой спинке малыша.
– Это ты со своим отцом, – тихо сказала мать.
– Моим отцом? Ты говорила, что не знаешь, кто…
– Я лгала. Мы полюбили друг друга, еще когда учились в старших классах школы.
Талли снова посмотрела на фотографию. Потом провела по ней пальцами. Она никогда не узнавала своих черт в лицах родственников. А это ее отец, и она похожа на него.
– У меня его улыбка.
– Да. И смеешься ты точно так же, как он.
Талли почувствовала, что в ее сердце словно что-то встало на место.
– Он тебя любил, – сказала мать. – И меня тоже.
Талли услышала, как дрогнул голос матери. Она подняла взгляд и увидела в ее глазах слезы.
– Рафаэль Бенисио Монтойя.
– Рафаэль, – с благоговением повторила Талли.
– Раф.
Талли уже не могла сдерживать чувства, переполнявшие ее сердце. Это меняло все, меняло ее саму. У нее есть отец. Папа. И он любил ее.
– А я…
– Раф погиб во Вьетнаме.
Талли даже не осознавала, что уже построила в своем воображении мечту, которая от этих слов распалась на части.
– О!
– Я расскажу тебе о нем, – пообещала мать. – Как он пел тебе песни на испанском, как подбрасывал тебя в воздух, чтобы услышать твой смех. Раф выбрал тебе это имя, потому что так называют девочек индейцы чокто – он говорил, что это сделает тебя настоящей американкой. Вот почему я всегда называла тебя Таллулой. Чтобы помнить его.
Талли посмотрела в полные слез глаза матери и увидела в них любовь, утрату и боль. А еще надежду. И всю их жизнь.
– Я так долго ждала.