Светочи Чехии
Шрифт:
Пропустив вперед мать и епископа, Вок остановился у двери, знаком подозвал к себе одного из пажей и что-то шепнул ему на ухо. Паж кивнул головой в знак того, что понял и побежал исполнять приказание.
Несколько минут спустя, он вернулся с корзиной в руках и принялся накладывать в нее со стоявших блюд: рыбу, жаркое, пирожки и фрукты.
— Богумил! Негодный мальчишка! Как ты смеешь красть со стола? Сейчас же положи все обратно, не то я тебе уши оборву, — гневно крикнул на него дворецкий и схватил его за шиворот.
Но мальчик, как угорь, выскользнул у него из рук.
— Граф
— Вот нелепость — кормить собак жареной щукой, пирожками и фруктами, — сердито ворчал дворецкий, рассчитывавший полакомиться сам.
Сославшись на усталость после долгой езды верхом, Вок простился с матерью и прелатом и ушел к себе.
Две его комнаты обставлены были со всей роскошью того времени. Стало уже почти темно, так как в узкие, пробитые в толстой стене окна проходило мало света, и слуга зажег восковые свечи в медных шандалах.
Маленький Богумил накрыл в это время стол и расставлял принесенную провизию. Вок дал ему в награду пирожок и отослал, запретив беспокоить себя без зова.
Подумав немного, он повернулся и вышел в коридор, в конце которого была запертая дверь. Тщетно пытался Вок ее открыть; наконец, стукнув в нее кулаком, он крикнул:
— Светомир, глупый! Что ты, спишь или подох с голоду? Отвечай!
— Я с утра заперт, Вок, и не могу ни выйти, ни отворить тебе, — отвечал изнутри слабый детский голосок, в котором слышны были слезы.
Жалость и презрение мелькнули на выразительном лице молодого Вальдштейна.
— Ну, так жди меня и открой только окно, я за тобой приду, — ответил он и пустился обратно по коридору.
По винтовой лестнице он сбежал в сад, расстилавшийся у подножия замка, и подошел к башне, наверху которой, у отворенного окна, в наступившем сумраке виднелась неясная детская фигурка.
— Я здесь, Вок! Да как же мне спуститься с такой высоты? — тоскливо прозвучал голосок.
— Ну, вот! Разве это высота? Будь я на твоем месте, я давно уж был бы на свободе, хотя бы только для того, чтобы натянуть нос стриженому дьяволу, который тебя тиранит! А ты мокрая курица! Смотри, я покажу тебе дорогу.
Густой плющ окутывал башню своей темной зеленью; его могучими ветвями и воспользовался Вок, смело, ловко и проворно вскарабкавшись к окну, которое и на самом деле было не особенно высоко.
Очутился он в круглой комнате; голые стены и бедная обстановка составляли прямую противоположность роскоши и комфорту его апартаментов. Дрожащий свет лампады перед образом озарял простую кровать, стол, несколько деревянных скамеек и налой в углу. На столе, рядом с грудой книг, стояла кружка с водой и валялись корки хлеба.
— Вот и я! А спускаться не труднее, чем подниматься, — рассмеялся довольный Вок. — Предпочитаешь ты остаться здесь и ожидать возвращение бравого Илария или идти в мою комнату, хорошо поужинать и получить подарок? Выбирай!
— Разумеется, я предпочитаю идти ужинать! Мне так хочется есть; я не знаю только, сумею ли я спуститься, как ты.
— Ба! Необходимость
Он помог Светомиру вылезти и поддерживал его, покуда тот не сказал, что держится твердо.
— Смелей и не бойся! В тебе и весу-то не больше, чем в голодной кошке. А я выберусь потом, чтобы не оборвать плюща.
Спуск прошел благополучно и через пять минут они уже были в комнате Вока, который сейчас же запер дверь.
— Ешь и подкрепляй свои силы, — сказал он, указывая на накрытый стол. — После священного поста у отца Илария, ты нехорошо выглядишь.
— Спасибо, Вок! Во всем доме ты один добрый и сжалился надо мной, — ответил наголодавшийся мальчик, усаживаясь за стол и принимаясь уписывать за обе щеки приготовленный ужин.
Теперь, в освещенной комнате, можно было разглядеть Светомира. Это был худенький мальчуган, лет тринадцати, с длинными, густыми, белокурыми и вьющимися волосами и большими, ясными, серовато-зелеными глазками. Его тонкое, миловидное личико было прозрачно, точно восковое; на бледных губах блуждала грустная, горькая, робкая улыбка. Но и старое, изношенное платье, чересчур для него широкое, не могло сгладить врожденного изящества и грации его женственно-кроткого облика.
Когда, наконец, пирог был съеден до последней крошки, а за пирогом исчез и кусок сыру, Светомир побежал вымыть себе лицо и руки и уселся рядом с Воком, все время молча смотревшим на него.
— Ах, как я хорошо поел, — сказал он довольный и со вздохом, — и как я благодарен тебе, Вок, за твою доброту ко мне.
— Бедный глупыш! — сочувственно сказал тот, нежно гладя его по кудрявой головке — Чего же ты молчишь перед этим негодяем, который тебя так мучает?
— Ну, как же ты хочешь, чтобы я ему сопротивлялся, когда он сильнее меня, а тетя всегда на его стороне? Вот четыре дня, как он вернулся, а меня уже три раза побил, и я еще ни разу ни обедал, ни ужинал, под тем предлогом, что будущий священник должен привыкать к посту и умерщвлению плоти, а не набивать себе живот. Сегодня еще, из-за несчастного куска ветчины, что дала мне добрая Мартина, он отхлестал меня до крови и решил оставить взаперти неделю на хлебе и воде.
Мальчик умолк; слезы подступили ему к горлу.
— Мерзавец! — сквозь зубы проворчал Вок.
— Да, злой человек, — и я ненавижу его, как и всех попов! Я лучше утоплюсь, а не надену рясы, — энергично сверкая глазами из-под длинных ресниц, произнес Светомир, сжимая кулаки.
— Наконец-то! Вот когда ты мне нравишься, а в награду я дам тебе обещанный подарок.
Молодой граф вытащил из-под камзола свиток пергамента и развернул его на столе.
— Смотри, Светомир. Вот тебе индульгенция на все телесные грехи, настоящим образом подписанная архиепископом пражским; имени владельца еще нет, и я сейчас же впишу: Светомир Крыжанов. Уж после этого ты можешь есть ветчину под самым носом Илария, и он ничего не посмеет тебе сказать. Если даже, в сердцах, ты его оплеухой угостишь, то и тогда врата неба открыты для тебя, — смеялся Вок.