Светославич, вражий питомец Диво времен Красного Солнца Владимира
Шрифт:
— Да разольется благополучие на твоем доме и на потомстве твоем, высокородный Зигмунд! И тебя, Торальда, прекраснейшая из всех, тем же приветствую!
— Какие новости, Рафн? возьми этот бокал, пей и рассказывай.
— Время идет не к лучшему, товары вздорожали, торг упал; но много ценных мехов привез я тебе, высокородный Зигмунд, из Рейсландии.
— Что там делается?
— Доброго мало! Союзник ваш Вальдимир в плену у Свейского Конунга.
— Как? — вскричали в один голос Зигмунд и Оккэ.
— Вот как случилось это, — продолжал Рафн. — Между братьями
— Конунг Валдимар в плену у Эрика!.. Его должно выручить или выкупить! — вскричал Зигмунд. — Яриплуг, соединившись с Рогвольдом, может соединиться и с Эриком… тогда ему будет легко покорить море и нашу независимость!
— Но ты один ничего не сделаешь Эрику, — сказал Рафн.
— Здесь кроме недруга есть враг Эрика! — произнес гордо Оккэ.
— Кланяюсь высокородному Оккэ! — сказал Рафн.
— Ты, Рафн, почему знаешь меня? — спросил Оккэ.
— Молвою земля полнится. Я только что из Упсалы; там узнал я две новости: одну ту, которую никто, кроме меня, не ведает, что Конунг Вальдимир привезен пленный; другую ту, что Оккэ изгнан Эриком из Свитиода за свою пламенную, истинно рыцарскую любовь к Мальфриде. Говорят также, что для посвящения Мальфриды в Блотады готовится великое торжество.
— Зигмунд, не медли для дружбы! — вскричал Оккэ.
— Но, высокородный рыцарь, тут силою ничего не успеешь; на Эрике крепки латы, а у городов его крепки стены. Мой совет таков: где сила не берет, так берет хитрость.
— Постыдное средство! — вскричал Зигмунд.
— Точно такое же, как твои могучие плечи и твой меч Зигмунд, — сказал Рафн. — У кого нет рогов и клыков, тому дана уловка. Надо же как-нибудь сохранить равновесие между силой и бессилием. — Должно поспешнее уведомить Олофа Тригвазона; ему Гардарикия как отчизна мила, а Владимир друг. Эта новость огорчит его, он верный помощник наш. Оккэ, в Упсале теперь две жертвы: Мальфрида и Владимир; их должно выручить.
— Рафн говорит правду, Зигмунд, — сказал Оккэ. — На море ты второй Грим; но на твердой земле Эрику ничего не сделаем. Ни силой, ни добрым словом не взять нам Владимира и Мальфриды.
— Употребляйте вы какое хотите средство, я только вам помощник, где извлекается меч по звуку рога, — отвечал Зигмунд и призванному Ярлу отдал приказ вооружить сто пять десятивёсельных шнеков.
— Зигмунд, ты опять оставляешь меня! — произнесла печально Торальда.
Зигмунд обнял жену свою.
Между тем Оккэ и Рафн переговорили между собою.
— Зигмунд! — сказал Оккэ. — Вели передовым твоим судам идти под флагом купеческим в Упсалу вслед за судном Рафна; а ты с остальными следуй за нами двумя днями позже. Проходи Зунд под мирным флагом, известив Свеев, что идешь на службу в Гардарикию, в наймы
— Делайте что хотите, а я помощник вам там, где нужен меч! — повторил Зигмунд и приказал наполнить опорожненные куфы и подать другие бокалы.
— Зигмунд, ты опять оставляешь меня! — повторила сквозь слезы Торальда.
Не отвечая ни слова, Зигмунд поцеловал слезу Торальды.
XII
Когда сказали Эрику, что взяты в плен три корабля, принадлежащие Русским Викингам, и между пленными есть муж высокой породы, который не хочет сказать своего имени никому, кроме Конунга, — в то время Эрик был огорчен слезами и просьбою дочери своей посвятить ее в Блотады. Ничто не занимало его, и он приказал заключить пленника в северную башню своего замка.
Прошло несколько уже дней, во время которых Владимир, под мрачным сводом башни, один с глубокою своей думой, сидел подле разжелезенного окна и внимательно смотрел на пучину вод. Отдаление казалось так спокойно, так близко к небу; а под стопами башни волны кипели, рвались, разбивались о граниты. В отдалении солнце, луна и звезды отражались, как на неподвижном стекле; а под стопами лики их мерцали беспокойно, лучи дробились, рассыпались по поверхности вод. В отдалении корабль плыл так гордо, раскинув как лебедь крылья свои; казалось, что ветры ласковы к нему, а волны обняли его дружескими объятиями; но под стопами бьются уже о гранит остатки снастей и крепких ребр гордого корабля.
Когда согласие на просьбу дочери утишило горесть Эрика, он велел призвать к себе Владимира.
Величественная наружность его удивила Эрика.
— Спросите его, на каком языке может отвечать он на вопросы мои? — сказал Эрик, обратись к окружающим.
— На твоем, Конунг, — отвечал Владимир на Свейском языке.
— Кто ты, муж благородный? — спросил Эрик.
— Если б я был гость твой, тебе бы нужно было знать мое имя; но знать имя пленника нет пользы; спроси лучше, какой выкуп дам я за себя.
— Ты кладешь сам на себя дорогую цену.
— Потому что ты продаешь чужой товар и не знаешь ему цены.
— За дар свободы я хочу знать — кто ты?
— Если б ты купил мою свободу на поле битвы, ты знал бы ей цену и, может быть, не был бы так щедр; но я неправого полону не признаю; тебе нечем меня дарить; возьми, если хочешь, выкуп, а до имени моего тебе нет нужды.
— Но если я узнаю имя твое? — произнес Эрик, улыбаясь.
Владимир взглянул на него с удивлением.
— Не знаю, кто бы тебе сказал его.
Эрик приказал всем удалиться и продолжал:
— Садись, я знаю, кто ты; гордость твоя не допускает соединить имя Зигмунда Фэрейского с словом пленник; но ты теперь гость мой, садись!
— Гость нежданный, и не Зигмунд, а Владимир Князь Великого Новгорода.
— Владимир! — вскричал Эрик, — Вот странный случай! но для чего Владимиру разъезжать по морям, подобно Викингам?
— Я тебе расскажу причину, Эрик; я не с товарами ехал и не наниматься в службу, — отвечал Владимир.