Светская дурь

Элтон Бен

– В политике ничего само собой не разумеется и повторяется много-много раз.

– Это не политика, Питер. Это наша совместная жизнь.

И снова горящий огонь сексуальной силы и профессиональной удачи, что озарил Питера с тех пор, как началось его почти одновременное политическое и сексуальное перерождение, слегка дрогнул. Совместная жизнь? Неудобная фраза.

– Мы должны собираться, – сказал он. – Мне нужно быть в палате.

Но Саманта не хотела собираться.

– Мне было одиннадцать, когда он умер.

– Да? Представляю, как это

было ужасно. – Что тут еще скажешь?

– У него был рак, но они с мамой смогли скрывать это от меня почти до самого конца. Ты знаешь, что последующие пять лет, до моего шестнадцатилетия, я писала ему стихотворения каждый божий день? Каждый день я просыпалась пораньше, думая о нем, и садилась за стихотворение, в нем обязательно было одиннадцать строк, по строке за каждый год, что он был в моей жизни.

Питер покосился на часы. Не то чтобы его не интересовала жизнь Саманты, но встречей с председателем партии нельзя было пренебрегать. Но Саманта если и заметила нетерпение Питера, то не обратила внимания.

– Иногда я из-за этого опаздывала в школу. Я уверена, что все стихи были очень похожи. А как же иначе? Но я всегда пыталась, каждый раз, почувствовать его любовь и его смерть остро, по-новому. В общем, это не имело значения, потому что каждое утро в одиннадцать часов я уничтожала свое творение. Я уходила с урока или бросала то. что делала, пряталась, сжигала его и посылала поцелуи его лицу, которое видела в пламени. Я думала, что дым несет мою любовь и мою грусть в рай, где папа прочитает то, что я написала.

Питер впервые увидел, как Саманта плачет.

– Наконец моя мама заставила меня сходить к психиатру. У нее не было выбора, я стала жертвой наваждения. Я даже и не пыталась «отпускать» боль. Женщина, к которой я ходила, была очень хорошей и очень помогла мне. Медленно, но верно мы разорвали мою зависимость от памяти об отце. Я перестала каждый день писать стихи, начала разговаривать с мальчиками, но время от времени, с тех самых пор, раз в неделю или, может быть, в две я всё же делаю то же самое – не обязательно одиннадцать строк, мой психиатр излечила меня от этого, – но всё же я пишу папе и посылаю мои мысли с дымом в рай…

Теперь слезы катились по ее лицу градом, и Питер так растрогался, что тоже чуть не заплакал.

Затем лицо Саманты изменилось. Несмотря на мокрые слезы, на нем заиграла радостная улыбка.

– Но только не сейчас, Питер. С того дня, как я встретила тебя, я не написала ему ни единого слова.

Саманта нежно поцеловала Питера в губы. Ее рука скользнула в его брюки. Теплые губы ласкали его шею. Но Питеру Педжету больше не хотелось секса, и не только вопрос времени отвлекал его. Его пугала сила эмоций Саманты.

Это просто шок – запрыгнуть в постель к беззаботной молодой секс-бомбе и вдруг оказаться в руках сложной и неуравновешенной личности. Саманта ворвалась в его жизнь нагой и свободной. Теперь, кажется, подоспел ее багаж

Клиника «Приори»

– Ну,

как я и сказала, я вдруг поняла, что продвигаюсь со своей маленькой группой партнеров по танцам дальше и дальше от основной толпы, но у меня не было времени испугаться, потому что в этот момент мой вечер подошел к концу, – меня силой увел с него один здоровяк, по имени Генри. Он был кем-то вроде ответственного за связи между полицией и местными неформальными объединениями, и вдруг он возник между мною и молодыми людьми. Они не испытывали к нему теплых чувств, называли его Иудой, потому что он был черным и работал на полицию, но он в любом случае их отпугнул.

Вечеринка на складе, Брикстон

– Тебе надо быстро выметаться отсюда, дамочка! Возвращайся прямо туда, откуда пришла. Такси снаружи. Садись быстро!

Молодые люди столпились за спиной Генри, их тяжелый акцент кокни контрастировал с его мягким западноиндийским напевом.

– Эй, астынь, ямайский жопашник ебаный! Мы проста танцавали с этай сучкай. Тебе да этава дела нет.

Генри твердо посмотрел на Эмили и сказал, нарочно усиливая карибскую напевность:

– Я сказа-ал – ва-али отсюда, да-амочка. Эт-о-о тебе-е не а-а-ттракцион. Мы здесь не для того-о, чтобы развлека-ать тебя.

– Ты не имеешь права так со мной разговаривать! Я просто танцую! Меня пригласили. Я тебе не нравлюсь, потому что я белая, так? А ну, признавайся!

– Именно та-ак, да-амочка. Эт-то то-очно. Прямо сейча-ас ты мне не нраавишься, пото-ому что ты бе-елая.

– Ну, знаешь, это расизм и беспредел. Я думаю, ты просто стопроцентный расист.

Клиника «Приори»

– Генри только рассмеялся на это и повернулся к ребятам. Я почти не слышала, что он им говорил, но, очевидно, его слова отбили у пацанов всякую охоту, потому что после короткой перебранки они повернулись и ушли. Затем Генри схватил меня за руку и чуть не пинками выгнал на улицу. Он был очень зол, и я ему совсем не нравилась. Он всё время спрашивал, какого черта я тут забыла, говорил, что я туристка, которая пришла потаращиться на черных, и мне показалось, что это ужасно несправедливо. В конце концов, меня пригласили на вечеринку, или вроде того. Но когда мы вышли на улицу и меня обдало холодным воздухом, я увидела, как он зол. А потом началась бодяга с наркотиками.

Магистраль в Брикстоне

– Эти ребята не знают, кто ты, милочка, но я знаю, ага. Я читал в газетах что-то насчет того, что нынче линия фронта проходит где-то здесь, и обычно это не сулит ничего хорошего. Ты ведь та самая безумная крошка, да? Вечно танцуешь с членами королевской семьи и выходишь замуж за Томми Хансена, или как его там. Можешь не сомневаться, именно поэтому ты этим мальчикам и нужна.

– Какого хрена ты меня вытащил с вечеринки?

– Потому что ты чертова туристка, и ты в состоянии создать этим тупым черным молодцам кучу неприятностей.