Светская дурь

Элтон Бен

Паула была опытной журналисткой, но сейчас она находилась на неизученной территории эмоций. Ничего, буквально ничего такого же восхитительного или важного никогда с ней не случалось.

– Ты готова поклясться в этом, Саманта?

– Да, конечно. Он говорил, что никогда не принимал наркотиков, за исключением нескольких косяков, когда был студентом, но со мной он пробовал не только это.

– Помимо твоих слов, у тебя есть доказательства?

– Нет, наверное, нет. Хотя постой, был один вечер, мой день рождения, у нас были друзья… Мы все нюхали кокаин. Питеру очень понравилось, но после этого он не занимался со мной любовью. Вместо этого он проговаривал мне свои речи, а я лежала

в своем лучшем нижнем белье.

Конечно, само по себе это было ошеломительной историей, достаточной для того, чтобы уничтожить и унизить любого человека, но Паула знала, что эта история пойдет гораздо дальше. Она попадет прямо в сердце правительства и нации.

– Ты считаешь, что твои друзья будут готовы подтвердить твою историю, что Питер Педжет принимал кокаин?

– Когда они узнают, как он надругался над моей любовью. Да. Конечно.

– Мистер Хансен. Вызвали полицию.

– Отлично, давай их сюда.

До этого момента охранник гостиницы воздерживался от использования своего ключа, чтобы войти в комнату Томми, но, услышав очередной грохот, наконец вошел.

Телевизор был выброшен из окна в классическом стиле рок-звезды.

– Не волнуйся, парень, он так и так не работал, – это потому, что Томми разбил экран чайником.

Именно этот первый удар разбудил людей, спавших в соседних номерах. После этого дремавшие в дальних номерах люди просыпались один за другим, пока ярость Томми росла и ширилась. Все, что можно было уничтожить, Томми уничтожил. Зеркала в ванной, обе раковины и унитаз, последний при помощи утюга для брюк, которым Томми также разбил оба журнальных столика и другой унитаз в холле своего номера. Томми разбивал вазы о гардеробы и торшеры о стены. Стерео– и видеосистемы вылетели через окно.

Приступ ярости длился недолго, и, когда начальник охраны вошел в апартаменты Томми, прошло всего пятнадцать минут после ухода Джеммы.

– Мистер Хансен, мне придется вас физически останавливать?

– Пошел к черту. – Томми натянул ботинки, джинсы и футболку, схватил свое длинное пальто и вязаную шапочку, прошел мимо персонала гостиницы и вышел в коридор. – Пришлите чертов счет моим чертовым людям. Я иду выпить.

С этими словами он надел темные очки, несмотря на глубокую ночь, и направился к лифту. Команда охранников решила отпустить его. Инцидент определенно был делом полиции, а в их полномочия не входило драться с постояльцами, которые вдруг сошли с ума. Их задачей было восстановить порядок, чтобы минимизировать количество потревоженных постояльцев. Не вызывало сомнений, что лучший способ достичь этого – позволить Томми покинуть гостиницу.

Общество Фэллоуфилд, Манчестер

– Насколько я был зол? Никогда в жизни я не чувствовал себя в таком дерьме. Чтобы так наколоть меня, так надругаться. Не, чесслово, я был просто опустошен. Это единственное описание: абсолютно опустошен. Я жалел себя сильнее, чем когда бы то ни было, поверьте мне, а у меня бывали гадкие моменты. Я поверил этой детке, ясно вам? Чесслово, когда мы этим занимались, все было великолепно, я правда подумал, что люблю ее… Глупо? Я и знал-то ее пять минут… Наверное, дело было в миленькой розовой кофточке, в ее румянце и классных коленках, в брате-инвалиде и так далее… Нет, дело было в том, что она говорила.Я слушал ее и верил ей. Черт бы меня побрал. Меня что, поимели? Меня просто тошнило от этого, правда, физически тошнило. Разве я не говорил ей: «Я не могу никому доверять, мать их», и разве она это не подтвердила? Я вопил и орал всю ночь. Чесслово, выйдя из этой гостиницы, я чуть не блеванул, настолько мне было хреново. Так что я пошел на парковку,

нюхнул три дорожки спида, отчего стало еще хуже, а потом поехал в город на такси.

В общем, я слонялся там в своей вязаной шапчонке, натянутой на глаза, и длинном пальто и был настолько зол на мир и на себя, что просто должен был что-то сделать. Словно мне могло полегчать, если только я все еще сильнее испорчу. Я хотел показать, что у меня может быть больше презрения к себе, чем у той шпионки. Словно я мог вернуть себе достоинство, только если бы пнул себя сильнее, чем она. Ну, не знаю даже, я чувствовал себя таким униженным, что даже не хотел себя уважать.

Короче, я бродил по улицам, кричал и бушевал, и вдруг вижу этакое хипповое кафе, ну, вы знаете, где можно нажраться чертова коричневого риса на пятьдесят пенсов, и в конце него висит табличка, на которой написано «Салон татуировок». Ну, видимо, это было просто прикрытием для торговли наркотиками, и я бы с радостью чего-нибудь нюхнул, но помимо этого я был настолько полон презрения к себе,что сказал: «Да, я сделаю себе татуировку, мать ее».

Ни слова лжи. Это был мой новый план. Я был так зол на себя за то, что дал себя обмануть и воспользоваться моим доверием, что решил сделать татуировку «мудак» у себя на голове. Забавно, во что тебя превращают годы употребления наркотиков.

Работающий допоздна салон татуировки и пирсинга, Бирмингем

– «Мудак»?

– Ага.

– Ты хочешь, чтобы я побрил тебе голову и написал на ней «мудак»?

– Ага.

– А ты не думаешь, что будешь выглядеть немного по-мудацки?

– В этом-то вся соль. Я полон невероятного отвращения к самому себе.

– На вид ты полон пива и дерьмовых наркотиков. Будет выглядеть дерьмово.

– Ты хоть знаешь, кто я?

– Да, ты мудак, который хочет, чтобы на голове у него красовалась наколка «мудак». Я не занимаюсь уродством. Пошел вон, Томми.

– Эй, у тебя на витрине написано «специалист по татуировкам», а не художественный критик, мать твою.

– Слушай, друг, забей, это тебе я говорю. Ты будешь себя ненавидеть всю оставшуюся жизнь.

– Вот именно!

– Зачем усугублять?

– Потому что мне все равно, черт тебя побери. И к тому же волосы потом снова отрастут. Я не такой дурак.

– А что, если потом ты облысеешь?

– Я надеюсь умереть до этого.

– Так не бывает. Сначала ты лысеешь, живешь еще сорок лет, а потом умираешь.

– Напялю парик.

– Слушай, друг. Забей. У меня здесь уважаемый бизнес – ну, помимо того, что наркотой приторговываю, – и я не рисую слово «мудак» на головах. Во-первых, я не такой жестокий, а во-вторых, возможно, ты попробуешь засудить меня поутру, потому что ты явно щас не в себе. Потом мне придется найти бармена, который продал тебе бухло, и дилера, который продал тебе наркотики, и засудить их за то, что довели тебя до состояния, в котором ты пришел ко мне, а потом бармену придется засудить шотландские и северные пивоварни, а дилеру – крестьян Афганистана или какого-нибудь хиппового аптекаря в Уэльсе, а завтра воскресенье, и, если честно, усугублять делов не надо.

– Слушай, я не собираюсь судиться с тобой. Вот что я тебе скажу. Меня унизили, обманули, надо мной надругались, и мне нужно очиститься от этого через самоунижение.

– Зафигачь перочинный нож себе в руку.

– Слишком больно будет. Не люблю боль.

– Хорошо. А если я напишу «использованный»?

Томми на секунду задумался.

– Отлично, чесслово. Типа как Принц сделал себе на лице татуировку «раб».

– Это была не татуировка. Это был фломастер. Он смылся.