Свежий ветер океана
Шрифт:
Ну разве можно забыть напряженные белые ночи на Югорском Шаре, старый самолет на аэродроме в Каре, прокладывавший первые воздушные трассы в Заполярье, ребят с Вайгача и из Амдермы, цепко стороживших изменчивую погоду, свежие ветры океана, которые звали многих первопроходцев?!
Тому, кто хочет увидеть поистине прекрасное в жизни, надо хотя бы однажды побывать в Арктике. В молодости или в старости, но каждый пусть проверит себя Севером, услышит биение его ледяного и отзывчивого сердца…
«И ЧУДЕН МИГ…»
На
«Приезжай. Идем. Русин».
Телеграмма была составлена совершенно в духе Мишани. Ни слова лишнего.
Идти к Соловецким островам мы решили еще зимой. В то время я был в командировке на целлюлозно-бумажном комбинате в Коряжме под Котласом. Проворный, невысокого роста, с лицом в белой ряби шрамов и шрамиков, с синими, как у истинных северян, ласковыми глазами, Миша работал на станции биохимической очистки. С увлечением влюбленного в свое дело специалиста он показывал мне аэротенки, воздуходувные агрегаты, сооружения по механической переработке осадка, призванные освободить промышленные стоки от щелочей, кислот, древесного сора, чтобы отходы целлюлозного производства не засоряли окружающие реки. Так мы очутились на берегу Вычегды.
Среди вытащенных на зиму катеров и лодок стоял остов, похожий на китовый скелет. Это и была Мишанина мечта — катер. На нем он собирался идти к Соловецким островам.
Мишаня вырос в Архангельске. И дед и отец его были рыбаками. Он тоже хотел стать мореходом, работал матросом на лихтере. Но однажды случилась беда — хлестнул его лопнувший буксирный трос. И вышло так, что Мишаня попал не на море, а на целлюлозно-бумажный комбинат в Коряжму.
Он бился над катером всю зиму. Негустые рубли получки шли на выдержанное дерево, многослойную фанеру, краску, прочные снасти, детали к двигателю. Только малую часть Мишаня оставлял на чай, сахар и хлеб.
Однажды он неожиданно приехал в Москву. Ему понадобилось достать медные гвозди и болты, чтобы металл не разъедала морская вода.
Я познакомил Мишаню со своим товарищем Левой Скрягиным, связанным с моряками и корабелами, и он помог достать болты и гвозди.
И вот телеграмма. Получив отпуск и достроив катер, Мишаня переселился в него, как в свою квартиру, и ждал меня.
Катер стоял, уткнув в берег свой изящный удлиненный нос, на котором белилами было выведено его имя — «Бурелом». Окрашен он был в скромный пепельный цвет с алыми ободками ватерлинии. По бортам и на короткой мачте стояли навигационные фонари. На крохотной палубе — ничего лишнего и громоздкого. Каюта вмещала четверых, но, поскольку нас было только двое, свободные места занимали бочка с соляркой, газовая печка с баллонами для приготовления пищи и обогрева, если сильно похолодает.
Мы сделали несколько пробных ходок. Не в пример «Заморе» крутые борта хорошо держали волну, сорокасильный двигатель работал негромко, ритмично и ладно. Можно было отправляться в путь.
Пройдя по Вычегде, мы попали в Северную Двину, а из нее, минуя Архангельск, вышли в Двинскую губу.
Под холодным плоским небом лениво ворочались волны. На воду садились чайки и бойко делились новостями. Только одна, худая и грязная, летела
— Шторм идет. Скоро начнет ломать.
— Откуда ты взял?
Мишаня показал на чаек:
— Садятся на воду…
— Может, вернемся?
Мишаня почесал карандашом курчавую голову, пробежал по карте циркулем:
— Далековато возвращаться, — и вдруг добавил решительно: — Суворова читал? Кто храбр, тот жив. Кто смел, тот цел. Держи мористее!
Он знал, что у мелководного берега мы не сможем отстояться, поэтому задумал встретить шторм в море.
Вечером в борт ударила первая сильная волна. Не успел «Бурелом» сбросить с себя воду, как еще более крупная волна навалилась на него. Заскрипели переборки.
Синяя полоска берега скрылась за горизонтом, а с другой стороны закрывала небо черная со стальным отливом туча. На волнах заплясали барашки. Я развернул катер на ветер, врубив малый ход, с тем расчетом, чтобы после шторма сразу выйти напрямую к Соловецким островам.
— Надо поесть, — заторопился Мишаня. Он держал тарелку в руках, тщетно пытаясь поддеть ложкой рыбину. Подливка плескалась на одежду и стол.
И тут закачало, забило, затрясло, застонало, завертело, будто земной шар встал на дыбы. Смешалось море и небо. Перед сатанинским напором ветра и волн мы вдруг почувствовали себя крошечными букашками. Катерок показался слишком слабым и хрупким в железных челюстях взбесившегося моря. Оборвался шкертик, удерживающий язычок судового колокола. Он забил по бронзе, как в былые времена звенели пожарные колокола…
Мишаня зябко дернул плечом:
— Помнишь колокол Ллойда?
— Ллойда?
Мы вспомнили Леву Скрягина. В тот момент, когда Лева помогал доставать медные болты и гвозди, он работал над книгой о морских катастрофах. Сбором сведений о кораблекрушениях он занимался всю жизнь. Он знал о таких событиях, от описания которых леденела кровь. Эти события казались почти невероятными.
В одной из глав книги Лева рассказал о страховой компании Ллойда. Ее называют еще «Адмиралтейством торгового флота». В центре страхового зала компании на специальной конторке лежит книга в черном кожаном переплете. Это книга потерь компании. В нее с 1774 года заносятся все зафрахтованные у Ллойда суда, которые погибли. Записи делаются по традиции гусиными перьями. У Ллойда есть даже должность мастера по заточке этих перьев.
Помимо Черной книги в ходу и Красная книга. В нее тем же гусиным пером заносятся сведения о судах, пропавших без вести. Первую Красную книгу стали заполнять в 1873 году.
Как и люди, корабли уходят из жизни разными путями. Естественная их смерть — разборка на металлолом. Но нередко корабли становятся жертвами роковых обстоятельств — морской стихии, войны, ошибок капитана и матросов, злого умысла. С тех пор как человек начал овладевать стихией моря, ему пришлось познать горечь кораблекрушений.