Свидание в Брюгге
Шрифт:
— Ван Вельде, где вы? — терпеливо вопрошал голос Оливье Дю Руа.
— Я не знаю».
Больной начал путаться, что-то бессвязно бормотал, все больше погружаясь во мрак бреда.
«— Ох, тошнит меня, тошнит… моторам нужно вино… негодяи… обманщики… Сюзи… Прекрашно, капитан. О, мосье директор, проштите меня.
— Мосье Ван Вельде. Вы знаете, где вы. Ну же, ну!
— Да, мосье, да. Я вижу. Я шплю в зале ожидания. Какой-то фриц падает из окна и ложится рядом со мной. Грязная шкотина. Я никогда их не выносил, этих фрицев. Он лижет мне пальцы. Но это ничего. Это шобака.
— Почему поезда, мосье Ван Вельде?» — опять перебивает его Оливье, тот ночной Оливье, Оливье-призрак. Он вел беседу осторожно, как опытный гипнотизер, голоса — переплетались. Люди в комнате затаили дыхание, пронизанные трагизмом этой беседы:
«— Поезда черные, но поездов шлишком много. Шлишком много шобак в них. От них вонь идет. Доктор, я не могу отрезать все головы. Что делать с крысами?
— Ван Вельде, вы спите?
— Да нет же, нет! Я же шказал вам, здесь — шобаки. И они лижут руки. Мне надо бежать. Я не расстрелян. Я болен. Ох, мне больно, тут, рядом. А я должен пройти ошмотр.
— Где рядом, мосье Ван Вельде? Где болит? Ван Вельде, вы слышите? Я друг вам».
Олизье все время повторял имя больного.
«— Рядом. Рядом шо мной. Говорят же вам, я не идиот. Вот ведь я прыгаю. Чего же вы хотите. Видите… Я отрежу себе все пальцы, и у меня будут стеклянные глаза…»
Затем в невидимом чреве машины опять что-то глухо заурчало, завыло и захрипело.
— Мне подумалось тогда, — сказал Оливье, — что в его расторможенном мозгу проходили картины действительной жизни, чего-то пережитого. Но — тише! Фред, и тебя не обошли вниманием. Сейчас речь пойдет о тебе!
Услышав, что его имя фигурирует в монологе больного, мрачно молчавший Фред досадливо поморщился.
«— Сюзи! Шлюха! Ты любишь это, да? Любишь мужиков со стеклянными глазами! Этот поганец Фред! У, бабы! Суки! Иштинные суки, гошподин капитан».
— Ну вот это все, что я смог записать, это было более или менее членораздельно. А потом он погрузился в сон, и мне уже не удалось поймать подходящий момент.
Оливье выключил магнитофон.
Фред ухмыльнулся.
Обнаженные женщины Дельво шли к заветному берегу в безбрежной дали, куда нырял неведомый поезд. Поезд Ван Вельде, полный собак, голых женщин и фрицев.
— А есть ли практическая польза от подобных экспериментов? — спросил Робер.
— Конечно, сейчас объясню. Сегодняшняя психиатрия позаимствовала у Фрейда идею «растормаживания». Очень часто больному надо помочь разобраться в его болезни, таким способом вылечиваются многие неврозы. То, что пугало больного, пока было ему неясно, почти совсем перестает его тревожить, стоит ему только осмыслить происходящее. То же самое твоя Жюльетта — я имею в виду историю с сатиром в Булонском лесу. Перед нами — типичный комплекс.
— Знаю.
— А козел отпущения опять я, — пожаловался Фред.
— Да, — сокрушенно поддакнул Оливье. — Опять ты. Должен же быть кто-нибудь.
— Но мне
— Трудно сказать, какой механизм тут срабатывает. Возможно, это остаток детских страхов, присущих одному человеку или людям вообще. Знаешь, как дети избавляются от своих страхов? Если тебе удается убедить ребенка, что перед ним никакой не призрак, а просто колышется занавеска, — его страха как не бывало. Когда люди поняли, что блуждающие огни на болотах всего лишь горящий газ, разговоры о душах грешников сразу прекратились. По крайней мере, в связи с этими огоньками…
Оливье, хоть и немало выпил, прекрасно владел собой. На какую-то секунду Робер представил его десятью годами раньше — маркиза Оливье Дю Руа, практикующего в одной из клиник… Его друг на правильном пути.
— И потом, — продолжал Оливье, — психоанализ действен только тогда, когда между больным и врачом установилось полное согласие.
— Как у соучастников.
— Если хочешь, они соучастники в поисках причины травмы. Но такую аналитическую работу можно проводить с больными не очень тяжелыми. Для тяжелых, так как они не понимают, что от них требуется, изобрели разного рода трюки, помогающие «разговорить» их.
— То есть обнаружить демона и изгнать его?
— Совершенно верно. Именно в этом заключается идея всяких шоков, применявшихся ледяных ванн, вертящихся барабанов, куда сажали этих несчастных, Признание. Допрос. Заставить их разговориться. Поэтому психиатра очень долго воспринимали как инквизитора…
— A-а! Так вот о чем Салемские колдуньи.
— Ну да! Если больной сам не понимает, что от него требуется, ему надо помочь «растормозиться». И тут прибегают к разным способам. Одним из них является электрошок, в определенном смысле. Но есть менее сильное средство — химический шок. Или как его романтически называют — «вспрыскивание истины», что слишком огрубленно, но не лишено смысла.
Фред прикуривал от зажигалки. Дрожь пальцев передавалась пламени. Но Фред молчал. Метж — тоже.
— А когда больному нельзя назначить из-за сердца шоки, тогда помощь может оказать и гипнотический сон. Существуют приверженцы Шарко, но они не любят в этом признаваться. Ну и еще несколько способов, довольно сомнительных, на мой взгляд, например, психодрама, или социодрама: по канве, данной врачом, больные разыгрывают сцену, где подопытному поручена определенная роль.
— Что-то не понимаю.
— Я тоже, — сказала Метж, перестав наконец жевать.
— Ну, например: разыгрывают кражу в больнице. Один изображает главврача, другой — комиссара полиции, кто-нибудь — свидетелей. Врачи наблюдают за одним из больных, он, конечно, об этом не подозревает. Изучают его поведение. И иногда во время игры он проговаривается.
— Чудесно, — сказал Робер.
— Не будем преувеличивать. С детьми, с подростками метод игры иногда оправдывает себя. Но, насколько мне известно, на взрослых его испытывают реже.