Свидание в Санкт-Петербурге
Шрифт:
— Не убирайте руки… — Никита прижался щекой к ее ладони. — Но ради всего святого, откуда вам это известно?
— Можно я вам задам один вопрос? — Голос девушки задрожал. — Если не захотите, можете не отвечать. Только не обижайтесь на меня. Хорошо?
— Да разве я могу на вас обидеться? Вы самая очаровательная сиделка в мире… Нет, что я говорю? При чем здесь сиделка? Вы вообще самая чудесная и…
— Я хочу спросить вас о важной даме, — перебила его Мария. — Не будем называть ее имени, но… Вы любите ее? Никита поднял голову, и она
— Я не мог тогда не пойти к ней. Она позвала, и я пошел.
— Она не звала вас, — выпалила Мария.
— Как не звала? Я же сам получил записку.
— Записка предназначалась не вам. Податели ее перепутали на маскараде кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы.
— Во-он оно что… — протянул Никита и замолчал надолго, словно в раковину спрятался.
Марии показалось, что он вообще забыл о ее присутствии. Наверное, сейчас он нашел наконец объяснение несуразностям, которые преследовали его последние два месяца. Он оскорблен, обижен. Ведь это так мучительно чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его самомнение! Но Мария заглушила в себе ревнивые чувства.
— Известная особа вообще никому не назначала свидания, — сказала она, всем своим видом выражая сочувствие. — Записку сочинили в Тайной канцелярии.
— О, я идиот! Коровья голова! Сколько передумал в тюрьме, но такое мне даже в голову не приходило! Это отвратительно, непорядочно! Но зачем это нужно Тайной канцелярии?
— Лядащев предполагает, что этой запиской хотели скомпрометировать известных вам особ.
— При чем здесь Лядащев? — вскричал Никита.
— Василий Федорович и распутал весь этот клубок. Нам такое просто не под силу.
— Не мудрено. Ворон ворону глаз не выклюет!
— Он давно не служит в Тайной канцелярии! — обиделась Мария за Лядащева.
— Это ведомство как родимое пятно, оно не смывается.
— Вы несправедливы!
— Отчего же? — Голос Никиты звучал холодно и отчужденно. — Я благодарен Василию Федоровичу за внимание к моей скромной особе и при встрече непременно скажу ему об этом. И поверьте, я сочувствую ему всем сердцем. Этот человек достоин лучшей доли, чем служба в Тайной канцелярии. Будем надеяться, что мне никогда больше не понадобится его помощь.
— Кабы так! — вырвалось у Марии.
— Вы хотите сказать… Ах, да, конечно. А иначе почему возле моего дома бродят сыщики и почему меня прячут здесь?
Разговор шел совсем не так, как хотелось Марии. Он начался так нежно, трепетно, и вдруг нахлынули все эти политические дела, словно в мутный, зловонный поток попали, и он потащил их неведомо куда. Никита понял огорчение девушки и сразу сменил тон.
— Давайте лучше есть землянику…
— Конечно, князь… — Мария зачерпнула полную ложку ягод.
— Не зовите меня — князь. Для вас я Никита. А землянику надо есть горстями.
Мария вмиг бросила ложку и пододвинула корзину к молодому человеку, но тот со смехом покачал головой.
— Только
Конечно, она покраснела, но покорно сложила руку ковшиком и насыпала в нее земляники. Никита брал ягоду губами осторожно, словно целовал, а у Марии спина заболела от напряжения.
Что может быть лучше в мире, чем земляника прямо с теплой, вздрагивающей ладони? Дурацкий вопрос сам вылетел. Доел землянику и спросил:
— Мария, скажите, в чем меня сейчас обвиняют? Девушка так и застыла с перепачканной кровавым соком рукой. Появление Гаврилы избавило ее от продолжения тяжелого разговора. Камердинер пришел не один, вместе с ним явилась Софья. Она перекрестила Никиту, поцеловала в лоб, а потом села прямо на кровать, с умилением всматриваясь в его лицо. В ее улыбке было что-то материнское, так она смотрела на спящих детей своих.
Никита попробовал было порасспрашивать Софью. В его вопросах проглядывала осведомленность куда большая, чем следовало, и Софья укоризненно посмотрела на Марию.
— Никита, милый. Я не знаю, что тебе отвечать. Приедет Алеша, мы все вместе соберемся для важного разговора. А тебе надо скорее встать на ноги. Нам так надо, чтобы ты был здоров!
Расстались они в сумерки, Мария пообещала прийти завтра сразу после обеда. Никита рад был остаться наедине. От счастливых событий тоже устают, кроме того, он хотел привести в порядок мысли, чтобы каждый кирпичик — в свое гнездо. Зачем он приставал с вопросами к Марии и Софье, если и сам знает, какие обвинения ему предъявляют. Колченогий страж все это проорал на допросе: убийство купца и еще какая-то дрянь, связанная с его работой в Иностранной коллегии. Опять Германия? Не хочу, не хочу…
— А что хотите, голубь мой? — Гаврила склонился к изголовью, видно, последние слова Никита произнес вслух.
— Спать хочу! — гаркнул молодой князь. — И если ты, мерзавец, еще раз назовешь меня голубем…
— Нет, нет, Никита Григорьевич. Вы — орел! Голубь птица глупая, — совершенно смешался Гаврила.
— …или орлом! — гневно продолжал Никита, но вдруг рассмеялся. — Не буди меня до обеда. Сны буду смотреть. Авось повезет! Мария пришла, как и обещала, в три часа.
— Больше никаких вопросов, князь Никита. Я получила страшный нагоняй от Софьи. Все вопросы будете задавать Алексею Ивановичу.
— Ну хорошо! А ответить-то мне можно? Помните, я так и не ответил вчера на ваш вопрос.
— Забудем об этом, — губы Марии дрогнули от обиды. — Я вела себя крайне неосмотрительно.
— Милая Мария, осмотрительность вам совсем не к лицу! Я не люблю известную вам особу. Слышите? Встреча с другой, тоже известной вам особой, совершенно излечила меня от этого тяжелого, как недуг, чувства. Я понятно выражаюсь? Почему вы так смотрите на меня, Мария?
Девушка в смущении поднялась с места и начала задергивать штору, приговаривая: «Солнце прямо в глаза… нет солнца, плохо… выглянет — печет невыносимо…»