Свидетель
Шрифт:
— Марик, иди спать! Да нет у меня никого, осел ревнивый!
Она пытается закрыть дверь, но парень предусмотрительно ставит ногу в проем.
— Лора, а у меня для тебя подарок. Смотри!
Перед глазами, бликуя, закачался кусочек янтаря…
— Марк! Давай утром!
Глаза у девушки загораются, но она упрямится: сказала же, что не пустит!
— Тебе
Лора уступает и протягивает руку к кулону. Парень время зря не теряет: один момент, и он уже в комнате.
— Уходи! Ты грязный, убирайся!
— Тс-с-с… Разбудим папочку.
Марк прикладывает свой палец к Лориным губам.
— Тс-с-с… Надень… А потом я тебе дам еще кое-что. Тебе понравится…
Он протягивает ей пакетик.
— Смотри! Это надо просто понюхать…
Лора отталкивает его руку, пакет падает, по полу рассыпается белый порошок, но она не видит этого. Она смотрит на руки.
— Что это у тебя?.. Кровь?! — девушка испуганно отшатнулась. — Уходи, убирайся отсюда сейчас же…
Боль… Боль тисками сдавливает голову. Воздух! Дайте воздуха!
Все. Темно. И только кусок зеленого янтаря на шнурке раскачивается перед глазами, вгоняя Алекса в сон…
Последнее, что он услышал, прежде чем провалился в небытие:
— Азаров-старший повесился…
Глава 21
МАРК, ИЛИ ИГРЫ РАЗУМА
По туннелю он не шел — бежал. Скорее, скорее от этого места! Его там не было, это не он… Иногда оглядывался, и тогда ему чудилось, что в вязкой темноте кто-то преследует его. И он знал, кто.
— Уйдите, отстаньте! Я не хотел, я не виноват! Вы сами…
А темнота шептала ему в ответ: «Виноват… Хотел… Хотел»…
— Не-ет!
— Да-а…
— А Марик сегодня будет с папой строить шалаш? А Марика, наверное, уже ждут Жужа и Дик. А скоро к нам сюда сядет папа…
Марик ерзает на руках у мамы. Сидеть неудобно, он постоянно сползает на пол, капризничает. Ему кажется, что они едут уже целую вечность, постоянное мелькание
— А Марик поспит немножко?
И вот уже он послушно засыпает, и открывает глаза, только когда объявляют станцию. Сонно оглядывает вагон, спрашивает: «А папа где?», и опять засыпает. Ему хорошо, он спокоен: мама защитит, она тут, рядом.
— Станция «Площадь Муж…»…
Объявление прервалось на полуслове, вслед за этим погас свет, а потом из глубины туннеля послышался нарастающий гул; немного, и он догнал поезд, превратившись в оглушительный грохот. Вагон дернулся, люди стали падать, заваливаясь друг на друга. Послышался звон разбитого стекла, кто-то закричал… А потом погас свет.
Навалившаяся темнота была густой, вязкой, забивалась в нос, горло, мешая дышать… Марик закричал, забился на руках у матери. И мгновение спустя, беснующаяся в панике толпа вырвала его из ее рук, вынесла за собой.
— Марк!!!
То, что его не затоптали, было поистине чудом, Марик упал под вагон и поэтому отделался лишь царапинами и синяками. Кто-то бежал мимо, спотыкался об него, но никто не пытался поднять и помочь.
— Мама-а!
Вот он ухватился за чью-то руку…
— Отцепись!
Толчок был такой сильный, что малыш отлетел в сторону, упал, больно ударившись о шпалу. Тогда он встал на колени и пополз. Он точно знал, куда надо уползти, чтобы выжить в этой давке…
Охрипшего от крика, грязного, зареванного, мать разыскала его, забившегося под поезд, когда толпа схлынула и включилось аварийное освещение.
Помнил ли он все это в подробностях? И да, и нет. Нет, потому что тогда он был слишком мал и не понимал до конца, что происходит вокруг. И да, потому что практически каждую ночь вновь и вновь переживал этот ужас. Теперь уже во сне.
И еще. Наверное, уже тогда он понял, что мир вокруг него не такой, как ему казалось совсем недавно. Может, это родители тщательно скрывали от него всю правду? И судьба бросила его в этот адский водоворот именно с той целью, с которой бросают маленьких детей в открытую воду — научить ориентироваться на месте раз и навсегда. Его детство скоропостижно скончалось в тот день, уступив место жестокому миру взрослых. Миру, где он был один и где можно надеяться только на себя. И доверять можно только себе, только себе и никому другому. Остальные — враги!
Родители не в счет. Они обязаны любить и защищать его, только потому, что он их единственный, их радость.
Они и любили его, каждый по-своему. Мать жалела и баловала, потакала всем его капризам. И всегда корила себя за то, что не смогла удержать ребенка на руках, когда потерявшая человеческий облик толпа хлынула прочь из остановившегося поезда. Отец же, наоборот, был с ним чрезмерно строг — мальчик растет, мужчина… И все равно, любил его безмерно, в конце концов прощая Марику все его проделки. А тот очень рано понял, что любая выходка сойдет ему с рук, и вовсю пользовался этим.