Свинцовый ливень Восточного фронта
Шрифт:
Я пробыл на высотах Линцмайера лишь несколько дней, но этого было достаточно, чтобы познакомиться с менталитетом моих будущих товарищей. Для швабцев война была чрезвычайно неприятным, бессмысленным занятием, но действительностью, которой нельзя было избежать.
Трезвые, аккуратные и практичные, они занимались этим делом с той же самой силой и энергией, как и своими делами в мирное время на своей родине — Швабии, что, на их взгляд, имело гораздо больше смысла. За несколькими исключениями, эти швабские Ландсеры были жесткими, прочными, надежными, храбрыми, верными и хорошими товарищами. Несколько дней спустя я снова был переведен, на сей раз из 1-го во 2-й батальон 308-го гренадерского полка. На закате я отправился с бойцами, несшими обед, в мою новую часть, в которой я пробуду следующие восемь трудных месяцев.
Первым
В момент моего прибытия рота вовсю занималась отбитием атаки русских. Я бросил свои немногие вещи в полуразрушенном убежище, где располагался командный пункт, и поспешил с посыльным на линию фронта, которая проходила в нескольких сотнях метров. Воздух «кишел свинцом», и мы были встречены трассерами с противоположной стороны, которые проносились мимо наших ушей. Укрывшись за углом дома, запыхавшийся посыльный указал на измученную фигуру, стоявшую прямо и безо всякого укрытия. С сигаретой в уголке рта, призрак стрелял снова и снова в наступающих русских и, казалось, отдавал комментарии с сильным швабским акцентом. «Вот еще один получил!», «Мимо, нет, подождите, тот тоже получил!» и так далее.
Совершенно ясно — это было неподходящим временем для доклада моему новому командиру. Я решил, что правильнее будет принять участие в отбитии атаки, пока измученный командующий не объявил: «Хорошо, похоже что все». Только тогда я смог доложить.
Когда пули проносились мимо, я сказал: «Ради бога, герр капитан, почему вы не ляжете?» Он ответил: «Дорогой молодой друг, я страдаю от болезни почек. Земля слишком холодная для меня, чтобы на ней лежать».
Таким было знакомство с командиром моей новой роты. За тринадцать лет военной службы я никогда не встречал никого, даже примерно похожего на него. Вместе с посыльным, несколькими солдатами и мной он отправился назад на командный пункт, неся винтовку под рукой как охотник, и все еще с потухшим сигаретным окурком в уголке рта. Усмехаясь, он уселся в свое потертое кресло.
Только затем он задал несколько вопросов, включая, доложил ли я уже командиру батальона. После того как я подтвердил, что я доложил, он задумался на несколько секунд. Наконец, медленно он сказал: «Вы знаете, я вам хочу сказать одну вещь — командир батальона очень большая задница». Такая неприятная и прямолинейная оценка командующего одним из его подчиненных была мне в новинку. Конечно, любой солдат может временами так подумать, но не сказать же вслух? Конечно, критика начальников — за их спинами — не была чем-то новым в моей армейской службе…
С моих солдатских дней я помню шпильки лейтенанта фон Шт., который дал «тому самому Эрвину» его прозвище. Он был определенно не поклонником нашего резкого и странного командира роты, и я думаю, что его направили в нашу роту, чтобы Эрвин его «выдрессировал». Бисмарк сказал однажды, что мир в состоянии скопировать немцев тем или иным родом, но нельзя скопировать прусского лейтенанта. Возможно, лейтенант фон Шт. был одним из подобных офицеров. Однако сказанное Бисмарком было преуменьшением, потому что подобный тип офицера существовал по всей Германии! Лейтенант фон Шт., родом из моравских дворян и впоследствии силезец, был пруссаком лишь по месту службы. Он постоянно придумывал какие-то шутки, конечно, когда Эрвина не было рядом! И это было непросто, так как у Эрвина были агенты, которые сообщали ему обо всем — конечно, не из зависти или неприязни, но только ради благополучия и пристойного облика роты! Jawohl!
Я хорошо помню урок, который лейтенант фон Шт. особенно любил преподавать. Этот урок Эрвин бы точно не одобрил. Урок касался оформления внутренних сторон дверец шкафчиков. Как их коллеги во всем мире, немецкие солдаты украшали эти дверцы фотографиями, не только семейными снимками, но и фотографиями женщин… часто весьма сексуальных. Эти фотографии были предметом любимой речи лейтенанта. Он набрасывался на «безвкусное» размещение фотографий. «Когда рядовой Пржибильски вешает дядю Августа справа и тетю Берту слева, совсем неправильно вешать голую женщину, непристойно выставляющую ее, между ними!» Лейтенант фон Шт. серьезно задумался бы. Затем, на голубом глазу, он бы приказал:
Независимый характер лейтенанта фон Шт. показывал себя разными способами. Несколько раз он показывался на службе не в черных сапогах для верховой езды, а в горных ботинках и леггинсах, украшенных кисточками. Он оправдал это его любовью к горной пехоте. Позже он преуспел и был переведен в горные стрелки… с кем он и погиб в бою вскоре после начала войны.
Верный себе, он оставил все, что ему принадлежало, своим солдатам.
Мой новый, едкий командир роты в гражданской жизни был учителем современных языков в средней школе для девочек в Констанце. Он сказал, что он подавал прошение о переводе в Африканский корпус из-за его проблемы с почками. Говоря о «холодной земле», я подумал, что ночи в Африке также были весьма холодными.
Следующие дни и недели нам приходилось отбивать атаки противника почти каждый день. К концу ноября и в начале декабря мы получили приказ очистить все наши укрепления к востоку от реки Миус. Впоследствии наши позиции были в основном на западном берегу реки. К концу ноября морозы еще не наступили, так что все необходимые перемещения надо было производить по колено в грязи.
Вскоре после того, как мы оставили наши укрепления за Миусом, наш чувствительный к холоду капитан нас покинул, но не для подкрепления Африканского корпуса, как он мне передал. Я принял командование ротой. С этого времени до начала летнего наступления 11 июля 1942 года наша дивизия стойко удерживала свои позиции против непрерывных атак русских.
Наша первая русская зима наступила в ранние недели декабря, сделав невероятно трудным построение непрерывного фронта. Чтобы выкопать бункеры и траншеи, вместо лопат нам приходилось использовать взрывчатку. Так как позиции на реке Миус были на самой линии фронта, мы могли укреплять их только ночью. Почти каждый вечер нам приходилось отбивать строящиеся укрепления у русских, которые занимали их каждый раз на рассвете — как только наши саперы заканчивали работу.
У нас не было непрерывной линии фронта почти всю зиму 1941–1942 годов. Одновременно прошедшие богатые снегопады лишили русских возможности проникать между географически удаленными друг от друга деревнями. Наша рота стояла в Грибовке — одной из уединенных русских деревень на западном берегу Миуса. В этом ледяном холоде у нас появилось высказывание: «Те, кто был выброшен из их деревни, пропали».
11 декабря 1941 года Германия объявляла войну Соединенным Штатам. Услышав это известие по своему радиоприемнику Volksempf"anger [13] в моем доме в Грибовке, я сразу подумал о нашем маленьком полковнике Невигере и его мрачном прогнозе после кампании на западе. Действительно, все мировые державы вступили в войну, и, за исключением Японии, к сожалению, все были против нас!
Вскоре после Рождества 1941 года 2-й батальон 308-го гренадерского полка вместе с моей 7-й ротой был выведен с передовых линий фронта к Пелакеевке — местоположению полкового КП, чтобы насладиться несколькими срочно требовавшимися днями отдыха вместе с также крайне нужным выведением вшей. В эти дни и все последовавшие редкие дни отдыха я жил в доме, в комнате рядом с комнатой денщика роты. Моим первым сержантом был немолодой обер-фельдфебель по имени Сикерли, родом из Фюллингена. В мирной жизни он был нотариусом. Швабский нотариус в те времена определенно не был обязан иметь лицензию для юридической практики, а был просто своего рода помощником юриста.
13
Volksempfanger был простым радиоприемником, часто используемым гражданскими лицами в Германии. Правительство настоятельно заявляло, что ни одно домашнее хозяйство не было полным без такого приемника… чтобы быть лучше информированными герром Геббельсом и его подручными! Как «Фольксваген», это был предмет первой необходимости, который должны были иметь все немецкие хозяйства.