Свинцовый закат
Шрифт:
Помещения «Олимпии» оказались затоплены, и в них вовсю гулял ветер, но какое же это было мелкое неудобство в сравнении с бьющими мне по темечку ледяными глыбами. Ввалившись через черный ход на кухню, я испытал ни с чем не сравнимое счастье, от которого мне захотелось одновременно и смеяться и плакать. В итоге моя нервная разрядка выродилась в череду безумных воплей, сотрясавших кухонные стены до тех пор, пока я окончательно не выдохся. Подшлемник защитил мою голову от ранений и сотрясения, но за те три минуты, что я бегал под градом, она претерпела столько ударов, что гудела теперь на все лады, как церковный орган, до клавиш которого дорвалась обезьяна.
– Ты рехнулся? – спросил меня Кальтер, когда я прекратил идиотские гиканья и улюлюканья и утихомирился. Шум бури был слышен в кафе не так громко, как снаружи, и позволял мне расслышать слабый и осипший голос компаньона.
– Понятия не имею, старик! – отозвался я, ощупывая ушибленную макушку и болезненно морщась. – Но даже если оно так, теперь это совершенно неважно! Погоди-ка чуток, я тебе кое-что покажу!
И, перетащив компаньона через служебные помещения в обеденный зал, прислонил волокушу к прилавку так, чтобы калека мог смотреть в выходящие на стадион окна.
– Сейчас, Тимофеич, только дождемся молнию, и ты все увидишь! – пообещал я. – И провалиться мне на месте, если тебе это не понравится!
Долго томиться в ожидании не пришлось. Молния шарахнула как по заказу, причем точно над «Авангардом». То, что я собирался продемонстрировать Кальтеру, сделалось видимым всего на пару секунд, да и смотреть там, по большому счету, было не на что. Обычная угловатая тень от крупной постройки, чья вершина, в отличие от колеса обозрения и многоэтажек, лишь самую малость выступала поверх древесных крон. Стадионная трибуна, над прямоугольным силуэтом которой торчал сохранившийся козырек ложи для почетных гостей. Больше – ничего, кроме все тех же деревьев, разросшихся на некогда ухоженном лике «Авангарда», будто густая запущенная щетина.
– Видел? Нет, ты это видел? – заладил я, указывая Кальтеру в темноту – туда, где мгновение назад исчезла черная громада трибуны. – Только не говори, что проморгал такое зрелище!
– Остынь, не кричи, – попросил компаньон, устало взирая из-под полуприкрытых век в окно. – Разумеется, видел. Ты славно поработал, Мракобес. Осталось совсем немного… Град не утихает?
– Э-э-э… Кажется, нет. И похолодало здорово, – вмиг скис я, после чего глянул под ноги и тут же немного взбодрился. – Однако вода отступает! Точно, мать ее! И довольно быстро! Прямо как будто кто затычку диаметром с «чертово колесо» поблизости откупорил. И если бы не град!..
– Сколько времени?
– Шесть пятьдесят четыре пополудни, – доложил я.
– Тогда без паники, – ответил Тимофеич, закрывая глаза. – Подождем немного. Час с небольшим у нас в запасе еще есть.
– Эй, старик! – встревожился я. – Ты что, опять вздумал меня пугать? А ну не отрубайся! Обалдел, что ли?! Я его почти до места дотащил, а он – в отключку! Как это изволишь понимать?
– Сказано же: без паники! – достаточно твердым голосом осадил меня Кальтер, не поднимая век. – Никакой отключки. Просто устал как собака. Рикша из тебя – дерьмовее не бывает. Поэтому дай вздремнуть минут двадцать. Можешь даже время на спор засечь, если есть желание. Вот увидишь – как пообещал, так и проснусь… Все, отбой.
– А на что спорим-то?
Тимофеич не ответил. Я скептически покачал головой и глянул на часы: ну-ну, майор, поглядим. Потом уселся рядом
Буревестник! Глядя на неутихающий за окнами град и шквал, я вдруг понял, почему третий апостол Монолита упорно нас игнорирует. В отличие от павших собратьев Скульптора и Искателя, он, очевидно, был не уборщиком, а дезинфектором со своими специфическими, строго ограниченными полномочиями. И в их круг не входило подбирать оставленный предшественниками мелкий мусор. Буревестник его попросту не замечал. Он был словно пилот самолета, распыляющего над тайгой ядохимикаты для травли энцефалитного клеща. А мы с компаньоном – двумя из тысяч тех самых клещей. Мы ползли по земле и обладали повышенным иммунитетом к изливаемой на нас с небес отраве. Вот и весь секрет. Мы могли в конце концов умереть, а могли с одинаковой вероятностью выжить. Но нам уж точно ни за что не привлечь к себе внимания пилота-отравителя. Я мог и вовсе выйти сейчас наружу и начать грозить враждебным небесам проклятьями – им до нас не было совершенно никакого дела. Буревестник очищал от скверны всю центральную часть Зоны и не высматривал с высоты одиноких тщедушных букашек. Абсолютное пренебрежение к ничтожествам, присущее только истинным богам…
Вода действительно быстро отступала, оставляя после себя на земле груды тающего ледяного крошева. В воздухе заметно похолодало, и я достал из ранцев для себя и Тимофеича по одеялу. Он не проснулся, когда я укрывал его, но дыхание было ровным. Поэтому мне пришлось отказаться от мысли проверить, не дурил ли он меня часом, убеждая, что решил всего лишь вздремнуть. Укутавшись в одеяло, я опять уселся на прилавок, как нахохлившаяся под дождем птица, и тоже сомкнул глаза. Ненадолго, чтобы просто чуть-чуть расслабиться, а потом опять приступить к созерцанию лютующей над Припятью бури…
Когда же я разлепил веки, то был немало обескуражен. Оказалось, что мой минутный отдых растянулся на добрых полчаса. Кальтер действительно сдержал слово и встретил мое пробуждение бодрствующим. Однако его пунктуальность удивила меня не так сильно, как метаморфозы, что произошли за это время снаружи. Пока я бессовестным образом дрыхнул, вместо того чтобы присматривать за раненым, град и ветер полностью утихли, а от потопа остались лишь глубокие мутные лужи. Туча на небе еще не рассеялась, но теперь она выглядела не такой страшной, как прежде. И все потому, что с небес на землю падали, кружась, большие хлопья снега. Настолько белоснежные и пушистые, что мне пришлось хорошенько протереть глаза и удостовериться, что я и впрямь проснулся.
После буйства стихии над Припятью снова воцарилась звенящая тишина. Снег уже устилал толстым ковром улицу, и только в лужах хлопья теряли свой эстетически безупречный вид, превращаясь в неприглядную серую слякоть. Отсыревшие ветви деревьев роняли на землю снеговые шапки только тогда, когда те становились непомерно тяжелыми. Для полноты картины не хватало лишь торчащей на переднем плане огромной рождественской елки. Впрочем, и без нее пейзаж вокруг «Авангарда» выглядел столь завораживающе, что совершенно не верилось в его натуральность.