Свиной бульон
Шрифт:
Я продолжал выпивать. При этом везде в стране стало тепло, не жарко. Я бы сказал комфортно, с легким морским муссоном. Борьбы так сказать за огонь не требовалось. Я таскал пойло из магазина, что в доме на первом этаже. Дегенераты соседи бродили по городу и забыли дорогу домой. Я, кажется, был в норме, только пьяный и не спавший пару месяцев. Но зато соображал хорошо. Были ли еще такие как я – не знаю. Или вы думаете, что я как тот черный тип ходил к пирсу и отправлял радиосообщение каждый вечер: «Алло, если меня кто-нибудь слышит, приходите сюда, у меня есть пойло, мы нажремся и ослепнем!» Ну нет же, конечно нет. Еды на пару лет мне хватит, а больше и не надо. Ранее в этот доме я был самой асоциальной личностью. Сейчас же напротив, я староста дома. Электричество отсутствовало, движение транспорта прекратилось, изредка можно было увидеть проезжающего на велосипеде или самокате смеющегося горожанина. Со временем я стал замечать странности. По началу это казалось лишь странностями, а вот потом, можно сказать полная дичь конечно. Вот об этом то я и хотел рассказать, а не о коллайдере и планетарной деградации. Сначала заметил, пропали стаи собак. По мне дак это хорошо, не любил я этих друзей человека.
4. Шурф
Ферсон благородный глава семейства поступил к раскопке шурфа на своём скромном дачном участке. Сложно назвать это изысканиями. Требовалось найти канализационную трубу, которая бесконечно протекала, медленно поглощая фундамент фазенды. Участок был приобретён на все капиталы вложений несколько месяцев назад.
Сейчас начало лета. За пару месяцев дом погрузился до уровня окон в землю. Дверь уже нельзя было открыть. В сезон активных строительных работ найти подходящую бригаду рабочих не представлялось возможным. Да и денег у Ферсона уже не осталось. Ситуация была нервная. Над главой семьи сгущались тучи. Близких ситуация нервировала, так как все их имущество было заложено под займ на приобретение этой фазенды. Ферсон решил полагаться исключительно на собственные силы. Семь раз отмерь и приступай. Ферсон приступил ранним утром. Из орудий труда – штыковая лопата. Раскоп начат в нескольких метрах от тонущего дома. Земля не поддавалась. Травяной тропический дерн плотно сцеплен с землей на глубине полуметра. К полудню удалось снять поверхностный слой травы. Далее разметка углубления по периметру. Земля оказалась каменной. Ферсон недоумевал, как же в таком плотном грунте, дом может проваливаться? Периметр два на три метра, глубиной не более 40 сантиметров Ферсон завершил к двадцати часам. Начало темнеть. Работа выполнена на 1 %. У Ферсона дрожали руки. Ему хотелось плакать. При ударе лопатой отделялось ничтожное количество земли и камней. За день Ферсон перекусил лишь раз. К полуночи он лежал внутри шурфа, подогнув ноги к животу, обхватив их слабыми ноющими руками и укрывшись лопатой. Похоже, что аккумулятор его телефона разрядился от бесконечных звонков обеспокоенной супруги. Он не отвечал, пока был занят работой. А потом уже ближе к полуночи перед тем, как лечь в шурф, Ферсон не слышал ничего, кроме шума артериального давления. Меж тем, за вечер дом погрузился в землю еще на метр. Теперь выглядывала лишь верхняя часть окон. Каков уровень был к полуночи неизвестно, так как Ферсон уже не мог выглядывать из шурфа. Абсолютно обессиленный Ферсон стал засыпать в позе эмбриона, обнимая лопату. Безветренная ночь, звезды, Ферсон заснул как младенец. Его последние мысли были: "Всё заложено, всё мать его заложено, всё…".
Ферсон проснулся от звука тормозов. После раздались удары хлопающих дверей.
– Ферсоний! Чертов ублюдок, пьяница! Скотина такая, а! – громко орала тучная гневная супруга. А позади шли её родители.
Ферсон приподнялся и сел на задницу, находясь по-прежнему в шурфе.
– Мама! Ты посмотри, что с домом стало блядь!? – прокричала супруга.
– А-а-а! О, Дева Мария! Я тебе говорила, я тебе говорила про эту затею, ой говорила!
Дом был погружен в землю по самую крышу. Вокруг дома лежали целые горы
– Ну какое же ты дерьмо, Ферсон! – начала супруга, подойдя к шурфу. Какое же ты ничтожество!
– Это не я.
5. Его Принцесса
Несколько месяцев назад он стал захаживать в один стриптиз-бар. Когда, конечно, ему удавалось ускользнуть от жены, усталости и депрессии, наступающей ему на мозолистые пятки. Ему это удавалось примерно один раз в две-три недели.
В баре всегда была приятная спокойная атмосфера, немного народу, симпатичные полуобнаженные девочки. Единственный недостаток – дорогой алкоголь. Пиво за 350 рублей и это далеко не “Гиннес”. Но он, с раннего детства научен бороться с недостатками. Его семья, как и большинство семей в девяностые, была нищей. Поэтому он, не изменяя старым добрым традициям, заложенным еще отцом, напивался дома или в ближайшей дешевой забегаловке. И приходил в бар уже как следует подготовленным. Там он брал порцию самого дешевого виски, одну бутылочку колы, лед, и пил это дерьмо весь вечер. Здесь он чувствовал себя как дома. Если бы он был богатым одиноким красавчиком. Но из этих трех определений он мог претендовать только на последнее и то с большой натяжкой. Кому-то он был симпатичен, но для большинства нет. Поэтому ему нравились только те, кому нравился он. Нехитрая арифметика. Идеальная рецептура. Никаких промахов. Он не хватал звезд с неба и не носился за каждой симпатичной бабенкой. У него свой контингент. И он узкий. Он сразу понимал стоила ли игра свеч или нет. Принцесса понравилась ему сразу. Естественно только после того, как он понял, что понравился ей. Взаимная симпатия, мать её. Они долго ходили вокруг да около. Улыбались. Смотрели. Потом она подошла и позвала его на приватный танец. Он отказался. Он поставил себе цель никогда не ходить на приват. Принципиально. Почему? Ну, во-первых, это дорого. За эти деньги три пива можно купить. Или два коктейля из колы с мочой и льдом. И что он там не видел? В тридцать лет у него было тридцать женщин. Чем же она может его удивить? Он видел все. Необычайной формы влагалища, гигантские и карликовые клиторы, груди от минус единицы до пятого, жирные, худые, мускулистые, лысые, волосатые, со сломанными руками, азиатки, трезвые, под кайфом, сумасшедшие, скромные, спокойные, зануды, гимнастки, веселушки, с больными спинами, с молочницей, дикие, фригидные, нимфоманки, влюбленные, ненавидящие, молодые мастерицы, пожилые неумехи, жены друзей, любовницы, лучшие подруги.
Он сопротивлялся до последнего. Игнорировал. Смеялся. Замечал, что она смотрит на него, когда ведёт очередного мужика на приват. Чувствовал ее флюиды. Ее мольбу. Ее сигналы. Он боролся. Когда она подходила к нему и звала, он говорил:
– Как ты не понимаешь? Мне нельзя идти.
– Почему?
– Потому что я влюблюсь в тебя.
И она смеялась, глядя в самую глубину его сердца. О, как он боролся. Как сопротивлялся. Господь, ты свидетель! Но он всего лишь обычный человек. Слабый. И чертовски порочный.
Он перебрал. Да, что юлить, он нажрался. И пошел, полетел в бар. Она была там. Он сразу же поймал ее взгляд, поймал ее ладонь, и они пошли. Без слов. Без эмоций. Без лишних конструкций. Они зашли в кабинку и сразу же набросились друг на друга. Она не танцевала. Нет. Они целовались. Страстно. Ненасытно. Неумело. Как школьники. Поцелуй длиною в шесть минут. Он видел только ее глаза. И чувствовал только ее вкус. Он утонул. Он захлебнулся. Они вышли из кабинки, и он сказал ей, что больше не придет. Иначе наступит конец света. Она засмеялась, чмокнула его в щечку и убежала принимать душ, смывать с себя свой сок и его слюни.
Он вернулся в бар только через три месяца. И не нашел ее. Он пришел туда и на следующий день. Он ходил каждый день. Её там не было. Одной из девочек стало жаль его. Она сказала, что Принцесса улетела в Москву и теперь работает там в элитном баре на Тверской. Уехала на заработки.
Несколько месяцев спустя, выезжая с работы на велосипеде, он неожиданно столкнулся взглядом с девушкой. Было в ней что-то до боли знакомое. Он промчался мимо, не сбавляя скорости. И через несколько секунд, чуть не упав с велосипеда, расхохотался. Он смеялся и не мог остановиться. Это была она. Она, мать её. Принцесса. Только вместо носа у нее зияла дыра от запущенного сифилиса. Вот тебе и Москва, вот тебе и элитный бар на Тверской.
6. ТОЙОТА
– Чувак, ты просто ни хрена не понимаешь. У тебя же вкуса нет. Чувство прекрасного начисто отсутствует. Ты бесчувственный кусок дерьма. Ты никого никогда не любил по-настоящему. Мне тебя искренне жаль.
– Ой, да ладно. Не выпендривайся, а? Чувство прекрасного. Золотое сечение. Бермудский треугольник. Анальная трещина. Триппер. Ну мне-то можешь не втирать. Плавали-знаем. День пройдет и где оно твоё чувство?
– Я люблю её. Люблю, ну как ты не понимаешь?
– Да нет её. Любви нет. Тойоты нет. Ничего нет.
– Да ты гонишь, чувак. У меня в животе бабочки, размером с Годзиллу, порхают. Я чувствую себя школьником. Мне хочется петь и танцевать…
– Срать тебе хочется.
– Зачем эти грубости? Ты должен быть рад за меня. В тридцать пять лет я снова влюблен. Снова летаю в облаках. Парю. Я готов к свершениям. О, Тойота! О, мама мия! Ти амо [3] … ТИ АМО!
– Заткнись уже. Не могу слушать эту ванильную чертовщину. Тебе нельзя ее любить.
3
Ti amo (итал.) – я люблю тебя.
– В смысле нельзя? Кто мне может это запретить? Сердцу не прикажешь! Любовь – это дар. Дар небес…
– Я тебя просил прекратить нести это дерьмо, но ты не послушал. Я не хотел тебе этого говорить, но… Тойота – всего лишь обычная шлюха.
– Что ты сказал, подлец? Как ты ее назвал? Я не позволю порочить ее имя. Она – чистый ангел, а ты … Ты просто завидуешь моему счастью.
– Ты совсем ёбнулся? Я же тебе сказал: “Она – шлюха”. Я ей деньги заплатил, чтобы она пошла с тобой на ужин. Две тысячи рублей. На два часа. Сколько вы ужинали?