Свирепый

Солсбери Дж. Б.

Уверенная в себе, как ее мама. Хорошо.

— Да?

— Угу. — Она не уточняет.

Я проглатываю наживку.

— Например?

Хейван пожимает плечами и смотрит в переднее окно.

— Ты хочешь сжатую версию моей жизни, в которую не пришлось вкладываться?

— Нет, — сухо говорю я и крепче сжимаю руль.

Неуютная тишина возвращается и длится так долго, что я начинаю потеть. Включаю кондиционер и направляю вентиляционное отверстие прямо на свое лицо.

— Послушай... Хейван... Я... — Говорю как идиот, который не

может связать двух слов. — Я тут подумал...

— О том, как хотел, чтобы мама сделала аборт?

Черт возьми.

— Нет.

— О том, как бросил ее и оставил рожать в одиночестве...

— Господи, нет.

— О том, что ты богатый эгоистичный козел, который даже не удосужился поискать женщину, выносившую твоего нежеланного ребенка, чтобы узнать, может, ей нужны деньги на еду или одежду, или безопасное место для жизни, или...

— Хейван, прекрати.

— ...или деньги, чтобы ребенок мог заниматься спортом и купить экипировку, чтобы над ней не смеялись за то, что она надела неподходящую обувь или спортивные штаны на игру.

— О чем ты говоришь? Семья твоей мамы богата.

— Да, но благодаря тебе и твоей могучей сперме они от нее отреклись. — Хейван наклоняет голову, точно так же, как это делает ее мать, прежде чем нанести жестокий удар. — О-ох, ты этого не знал, да? — Она издает цокающий звук. — Ты бы знал, если бы поискал нас. Слышал когда-нибудь о Google, засранец?

— Достаточно.

— Эй, это ты хотел, чтобы я поехала с тобой...

— Я понял. Ты хочешь причинить мне боль. Я бы сделал то же самое на твоем месте.

Она захлопывает рот, не отвечая. Откидывается назад и скрещивает руки на груди.

— Неважно.

— Нам нужно... узнать друг друга получше. Нам троим есть о чем поговорить.

— Мне нечего тебе сказать.

Я закашливаюсь от смеха.

— Могла бы одурачить меня.

— Мы почти добрались до дома дяди Хадсона?

Значит он будет дядей Хадсоном, а я засранцем? У меня сводит челюсть.

— Да.

Оставшееся время в машине я использую для того, чтобы вдыхать и выдыхать, пытаясь успокоить свой нрав. Родители Ванессы отреклись от нее. Я не должен удивляться, но все же удивляюсь. Она их единственный ребенок, черт возьми.

У меня миллион вопросов, и боюсь, что у меня не будет возможности задать их Ванессе, если мы даже не можем находиться в одной комнате, не ссорясь. Время словно ускользает, и я не знаю, как за него ухватиться. Но знаю, что должен попытаться.

Я подъезжаю к зданию Хадсона. Хейван тянется к своему ремню безопасности.

— У меня к тебе предложение.

Ее рука замирает на пряжке, и она прищуривает глаза.

Боже мой, это как смотреть в зеркало.

— Один месяц в Нью-Йорке. Аренда бесплатно, все расходы оплачены, ты и твоя мама.

Она смотрит на меня с опаской.

— В чем подвох?

Вот здесь я могу ее потерять.

— Ты живешь со мной.

— Да, точно. — Она фыркает. — Мама никогда на это не согласится. Я уверена,

что она тебя ненавидит.

Ванесса мне сейчас тоже не очень нравится.

— Предоставь убеждение мне.

Ее улыбка немного лукавая.

— Ты либо очень храбрый, либо очень глупый.

— Я не глупый.

Хейван высоко поднимает брови.

— Ты явно не знаешь мою маму.

Я ничего не отвечаю, потому что она права. Но также и не права. Однажды я уговорил вспыльчивую Ванессу Осборн быть со мной. Месяц в Нью-Йорке не должен быть слишком трудным.

Я подслащиваю сделку.

— У тебя будет своя комната, свои деньги...

— Машина?

— Водитель.

Она хмурится.

— Типа, шофер?

— Да. На нью-йоркских улицах трудно ориентироваться. Мне будет спокойнее, если ты будешь с кем-то, кто их знает.

— Мне нужен новый телефон.

— Договорились.

Она прищуривается на меня.

— И одежда.

— Все, что захочешь.

— Договорились. — Она протягивает руку вперед.

Не решаюсь пожать ее, думая, что это будет первый раз, когда я прикоснусь к собственной плоти и крови. Каким-то глупым образом прикосновение к ней сделает все это более реальным.

Я глубоко вдыхаю, а затем беру ее хрупкую руку в свою.

— Договорились. Я поговорю с твоей мамой сегодня вечером. Если она согласится, ты переедешь ко мне завтра.

Хейван убирает руку, и я отпускаю ее, задаваясь вопросом, держала бы она меня за руку, когда была маленькой девочкой. Гуляли бы мы с ней по дорожкам Центрального парка, держась за руки, пока она показывала бы на птиц? Я стал бы отцом в девятнадцать лет. Тогда я напивался в женских клубах и блевал в переулках. Каким бы я был отцом? Не из тех, кого кто-то заслуживает.

— Подожди, где ты живешь?

Я показываю на свой дом, который находится не более чем в нескольких кварталах к северу.

— В серебристой высотке. На самом верху.

Она наклоняется вперед, чтобы посмотреть в лобовое стекло.

— На самом верху? На каком из них?

— На всех.

Ее глаза расширяются, а губы растягивает медленная ухмылка.

— Пентхаус?

От возбуждения в ее глазах и счастья на лице у меня внутри творится всякое странное дерьмо. Она... счастлива. И что-то, что я сказал, заставило ее почувствовать это. Кажущаяся тривиальной вещь, которая ощущается как все.

— Да.

— Мило! — Хейван открывает дверь машины и выпрыгивает. — Удачи, чтобы убедить маму. — Ее истерический смех обрывается, когда та захлопывает дверь.

— Спасибо, малышка. Мне это понадобится. — Я смотрю, как Хейван вбегает в здание, как швейцар встречает ее дружелюбной улыбкой, которую она тут же возвращает ему, и завидую, что он разделяет ее радость.

Ванесса

— Двойной мартини с водкой, три оливки.

— Дерьмовый день, да? — говорит Тэг по телефону.