Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии
Шрифт:
Повествование начинается с утверждения взаимосвязи Соломона с мудростью – предал я сердце мое. В том или ином виде и Притчи, и поздняя Премудрость Соломона упомянут о случае, произошедшем с молодым царем в Гаваоне, где ему явился Господь и спросил, что юноша желает получить. Соломон просил мудрости (см. 3 Цар. 3: 5) и знания (см. 2 Пар. 1: 10), которые и получил с избытком.
Этот стих оставляет возможность разночтений. Часто он понимается так: «И обратил я сердце мое, чтобы мудростью изучить и исследовать все, что делается под небесами; дурное дело возложил Бог на сынов человеческих, чтобы томились им». Соломон обратил свой мудрый взор и понял, что все, что делает человек под небесами, дурное и отягощающее его дело. Тем самым автор согласуется с Книгой Бытия – Бог, говоря о результатах человеческого грехопадения, обращается к Адаму: …проклята
Но другие варианты текста дают совершенно иной смысл, здесь «тяжелым занятием», в котором должны упражняться люди, названа не работа вообще, а именно испытание мудростью всего, что делается в мире. Тогда вспоминается совсем другой фрагмент Бытия, не связанный с грехопадением, а, наоборот, указывающий на изначальный замысел Бога о человеке: Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым… (Быт. 2: 19–20), то есть интеллектуальная работа – это труд, сложный, но благословленный Богом, желающим через него взрастить и образовать человека должным образом в ту меру, которую Он задумал. Такое понимание не совершенно чуждо и израильским толкователям, но встречается лишь как один из вариантов стиха у Ибн Эзры (Свиток Когелет, 50).
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! (Еккл. 1:14).
Таргум на Книгу Екклесиаст – текст, являющийся расширенным пересказом классического памятника с иврита на арамейский, – уточняет: «все людские дела». Тогда как отец христианского богословия Ориген замечает, что суете подвержены не только дела человеческие, и вспоминает слова апостола Павла: …тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее… (Рим. 8:20), по воле Бога соподчинившего творение его венцу – человеку и из-за падения человека и тварь увлекшего в тление (см. Быт. 3:14–19). Потому призрачность, эфемерность результата и близость распада сопутствует не только делам человеческим, но и природе, будь то живой или не живой.
Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать (Еккл. 1:15).
Выражение, которое можно наполнить произвольными смыслами, наподобие классического «нельзя объять необъятное» Козьмы Пруткова.
Так, например, иудейские комментаторы выводят отсюда совершенно нехарактерную для автора мысль о том, что искривленное при жизни невозможно выправить после смерти: «В этом мире искривленное еще можно выправить, а недостающее восполнить, но в грядущем искривленное нельзя будет выправить, а то, чего недостает, уже не восполнить» (Когелет раба, 1.38). Данный комментарий представляется совершенно избыточным ввиду полнейшего молчания Екклесиаста о связи жизни на земле с каким-либо воздаянием в посмертии, да и в целом – неоднозначности для него самой идеи посмертного бытия. В 3-й главе он говорит: Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? (Еккл. 3: 21), а в 12-й: И тогда тело вернется в землю, откуда оно и было взято, а дух вернется к Богу, Который дал его (Еккл. 12: 7).
Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь (Еклл. 1:16–18).
Важный прием – разговор автора с самим собою, в данном случае со своим сердцем. Есть исследования, в которых изучается взаимосвязь Книги Екклесиаста с другими образцами ближневосточной литературы мудрых, а именно с египетскими и месопотамскими источниками. Диалог со своим сердцем или душой – характерная черта, объединяющая Екклесиаст с древней египетской литературой, где диалог с душой – со своим Ба – встречается в «Разговоре разочарованного со своим Ба», в «Размышлениях Хахаперрасенеба со своим сердцем», где автор говорит: «Обратился он к сердцу
От рассуждения с самим собою Соломон переходит к практическому выводу – одной теории мало, нужно познать, то есть получить опыт жизни в мудрости и следования путем глупости, чтобы из эмпирики иметь возможность суждения о том и другом. Описанию этого опыта будут посвящены следующие главы книги.
Заканчивается глава самым любимым выражением всех гносеомахов – борцов со знанием и ученостью. Как преподаватель в ряде учебных заведений, я часто слышу эту цитату от своих студентов, и очников, и заочников, оправдывающих свое незнание предмета: во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. С точки зрения еврейских комментаторов, в этом стихе Соломон лишь констатирует существующий порядок вещей, но вовсе не утверждает, что для человека бессмысленно или тем более вредно умножать мудрость. Мудрец, умножая познание, не может не скорбеть, видя падение и несовершенство мира. Но его труды вносят в этот мир толику совершенства и праведности, поэтому они нужны и благословенны Богом. Приобретение мудрости можно сравнить с вредным производством, плоды которого нужны многим, но процесс причиняет урон добывающему.
Глава 2
В конце первой главы Соломон описал принятие решения «познать», то есть принять опыт, исследовать пути мудрости и глупости. Вторая глава рассказывает, что из этого вышло.
Сказал я в сердце моем: «дай, испытаю я тебя весельем, и насладись добром»; но и это – суета! О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?» (Еккл. 2:1–2).
Вопрос смеха системно не рассматривается в Библии. В общем это неудивительно: Священное Писание преисполнено человеческими эмоциями во всей полноте их палитры и ни в одной из них человеку не отказывает, но в зависимости от ситуации оценивает различно. Необходимо отметить, что такие явления, как смех и радость, не параллельны друг другу. Бог многократно радуется, полнота радости – перед лицом Его (Пс. 15: 11), и совершенная радость человека – от соучастия в жизни Бога, потому и пришествие Христа в мир ведет к совершенной радости верующих (см. Ин. 17: 13). Смех – одно из выражений радости, тогда он благ. Но он же может выражать и целый ряд негативных внутренних переживаний.
Пример того, как одна и та же ситуация вызывает разные варианты смеха, – обещание Аврааму и Сарре, что у них родится сын. Услышав обетование о рождении ребенка, преисполненный радости и благодарности Творцу, Авраам благодарит Бога, и в этой хвале слышен смех: И пал Авраам на лице свое, и рассмеялся, и сказал сам в себе: неужели от столетнего будет сын? (Быт. 17: 17), но, услышав у шатра Авраамова ту же весть, Сарра внутренне усмехнулась, и в этой усмешке, возможно, даже не тронувшей губ, сказалась не радость, а скепсис – Сарра внутренно рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? (Быт. 18: 12). Этот скепсис отмечен и не приветствуем Богом. В Новом Завете радость и смех в свете нового дня вечности обещаны притесняемым – Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесъ (Лк. 6: 21).
Смех, о котором говорит Соломон, передан словом меголаль, и в зависимости от того, к какому корню оно восходит, толкователи оценивают его значение и, соответственно, смысл и повод к смеху, о которых говорит автор. Смех может быть безумен, если производить определение смеха от необузданности (го-лелут): тогда речь идет не о смехе как таковом, но о безудержном кураже, потере внутренних берегов. Может идти речь о смехе «разбавленном» (махаль): это слово указывает на неполную радость, доступную в здешнем мире, смешанную со скорбью и страданием. То есть Соломон, как перфекционист, может отказываться от неполновесной радости, которая, как и смех, разбавлена, то есть оканчивается скорбью.
Талмуд понимает меголаль как «прославленный», производное от галель «хвалебная песнь», при этом смысл получается абсолютно противоположный: смех не безумен, а прославлен, но только не в контексте отрывка, где сказано, что веселье – тщета и от радости нет проку. Нам приходится остановиться на одном из ранее предложенных вариантов: смех либо «безумен» – необуздан, либо «разбавлен» – не полон. Раши, виднейший средневековый толкователь Талмуда, сокрушается: «Что в ней [радости] хорошего, если она всегда кончается скорбью».