Свиток фараона
Шрифт:
— Лучше не задавать лишних вопросов, но речь идет о нашем общем секретном деле.
Аят и эль-Навави решили привести Нагиба в свой пансион на Кенигсграбен, запастись несколькими бутылками «Шультхайса» и запереться в комнате, пока задание не будет выполнено. Эк-Кассар согласился. Он сразу распознал на камне демотическое письмо и выразил сомнение, сказав:
— Можно ли вообще расшифровывать обрывки слов без какой-либо связи друг с другом?
Сомнения подтвердились. Когда Аят зашел к Нагибу около полудня, все бутылки оказались пусты, но на бумаге еще не было ни строчки.
Когда во второй половине дня Аят и эль-Навави открыли комнату, эк-Кассар лежал на кровати и спал. Ага так возмутила эта картина, что он со злостью набросился на спящего, обзывая его пьяницей, который попирает законы ислама и предает общее дело. Нагиб эк-Кассар кричал, как будто его резали, и был не в состоянии толком ничего объяснить. Но затем эль-Навави внимательнее присмотрелся к отчаянным жестам Нагиба и подошел к столу, на котором лежал черный камень.
— Эй, оставь его в покое! — воскликнул Ибрагим, но Аят просто вошел в раж и продолжал бить пьяного парня. Пришел он в себя только после того, как эль-Навави силой оттащил Мустафу от его жертвы.
— Вот! — воскликнул он и указал на коричневую бумагу, в которую был завернут камень.
Нагиб написал химическим карандашом шестнадцать узких строчек одна над другой.
Аят и эль-Навави молча переглянулись, а Нагиб продолжал скулить на кровати, как побитый пес. Они прочитали эти слова во второй, а потом в третий раз. После довольно продолжительной паузы Аят встал у кровати, упер кулаки в бока, так что его брюхо нависло над Нагибом подобно грозовому облаку, и произнес угрожающим тоном:
— Нагиб, ты уверен, что это правильно?
Эк-Кассар поднялся, кивнул и ответил заплетающимся языком:
— Насколько можно быть уверенным относительно этого случая. Это можно интерпретировать только в контексте, но перевод в любом случае правильный.
— Боюсь только, — вмешался Ибрагим эль-Навави, — что это не поможет продвинуться нам дальше.
Нагиб пожал плечами и снова рухнул на кровать.
— Эй, парень. Не засыпай! — Аят подскочил к Нагибу и стал тормошить его. — Все хорошо, твой перевод верный, но тебе в связи с ним ничего в голову не приходит?
Эк-Кассар с трудом поднялся, шатаясь, прошел к столу, оперся о него руками, уставился на коричневую бумагу и ответил:
— Конечно, мне кое-что приходит в голову!
— И что же? — угрожающе спросил Аят.
Нагиб рассмеялся и взглянул на них так, словно хотел этим сказать, что не так пьян, как им кажется. Потом он постучал пальцем по бумаге и произнес:
— Вполне вероятно, что это — подделка. Это… — Он сделал долгую паузу.
Для Аята все это было слишком. Он схватил Нагиба за плечи, толкнул к столику у двери, наклонил его над фарфоровой миской и полил на голову водой из кувшина. Нагиб так фыркал и отряхивался, что брызги летели по всей комнате.
— Что значит подделка? — взволнованно
Нагиб вытерся. Холодная вода вмиг отрезвила его. Он вернулся к столу и указал на бумагу.
— Здесь речь идет о Джосере. Фараон Джосер принадлежал к III династии, правившей четыре с половиной тысячи лет назад.
— Ну и что?
— Во времена царя Джосера демотического письма еще не существовало, оно появилось только через две тысячи лет. Поэтому я и подумал о подделке. Фальшивки такого рода не были редкостью. Во времена поздней истории Египта жрецам даже нравилось подделывать документы.
— И зачем они это делали? Есть этому какое-то объяснение?
— Есть только предположения. Некоторые считают, что жрецы делали это для того, чтобы замести следы и отвлечь от каких-то важных вещей.
Мустафа-ага Аят прервал разговор. Он схватил лист с переводом Нагиба. Парень чувствовал, что оба гостя вдруг очень разволновались, но не решался задавать какие-либо вопросы. Даже когда Аят внезапно начал прощаться, Нагиб сдержался.
На следующий день Аят и эль-Навави отправились обратно в Египет. Они сели на ночной поезд до Мюнхена, в беспересадочный вагон до Асконы, где потом взяли билеты на пассажирский пароход до Александрии. Аят и эль-Навави ехали вдвоем в комфортабельном купе. Они лежали на сиденьях полностью одетые — о сне нечего было и думать — и разговаривали. Уснули они только после Лейпцига.
Это случилось около двух часов ночи, когда Аят в бесконечном скрипе вагона и перестуке колес расслышал странный незнакомый звук. Он исходил от двери, которую Аят предусмотрительно запер изнутри. Было слышно, как кто-то ковыряется в замке. Мустафа встал. В приглушенном свете зеленого ночника, закрепленного на потолке, тень Мустафы, двинувшегося к двери, казалась размытой.
— Ибрагим, — тихо прошипел Аят, — ты слышал?
— Нет, — недовольно пробормотал эль-Навави и отругал Мустафу за то, что тому не спится спокойно.
Аят снова лег. Он лежал в полудреме, терзаемый сомнениями. Стоила ли поездка в Берлин таких затрат? Приведет ли след, по которому они идут, к желанной цели? Мустафа также не был уверен в том, что для этого дела подходил такой человек, как эк-Кассар. Конечно, он присоединился к их движению еще в молодые годы, но вот уже почти восемь лет жил за границей. Что, если он надумал обвести их вокруг пальца? Что, если он обманул их, как базарный торговец верблюдами? Проблемы и вопросы — все в один миг показалось почти неразрешимым. Мустафа заснул с этими мыслями.
Через какое-то время Аят внезапно проснулся. Правда, состояние, в котором он очутился в следующее мгновение, вряд ли можно было назвать бодрствованием. Скорее наоборот. Как бы там ни было, он почувствовал чудовищной силы удар по голове. Острая боль пронзила его тело, и тут же наступила предательская беспомощность. С этого момента он воспринимал все вокруг лишь отрывками и как будто издалека: кто-то обыскивал его багаж, затем неожиданно вспыхнуло пламя, купе наполнилось чадом, криками людей и, наконец, раздался визг аварийных тормозов.