Свобода

Франзен Джонатан

— Там было много таких деловых ребят, — сказал Джоуи. — Серьезных брокеров. И они не спаслись.

— Ну значит, они отличались от Ника, — сказала она.

Наблюдая за тем, как она уходит в себя, Джоуи задумался, сколько же ему придется трудиться и зарабатывать, чтобы хотя бы попытаться к ней приблизиться. Его член в трусах вновь очнулся, демонстрируя свою готовность к переменам. Но его мягкие места — сердце и мозг — осознавали всю безнадежность этого мероприятия.

— Я, наверное, схожу сегодня на Уолл-стрит, посмотрю на то место, — сказал он.

— По субботам все закрыто.

— Просто хочу там пройтись. Может, я буду там работать.

— Только не обижайся, но ты слишком милый для этого, — сказала Дженна, снова открывая книгу.

Четыре

недели спустя Джоуи вернулся на Манхэттен, чтобы пожить в квартире своей тети Эбигейл. Всю осень он раздумывал, куда бы поехать на рождественские каникулы, потому что в один из двух соперничающих домов в Сент-Поле ехать не хотелось, а остановиться на три недели в доме своего нового друга было неудобно. Он собирался съездить к одному из лучших школьных друзей, что означало, что ему придется отдельно навещать родителей и Монаганов, но вышло так, что Эбигейл на праздники собралась в Авиньон, чтобы поучаствовать в международном мастер-классе для мимов и во время их встречи на День благодарения рассказала, что ей нужен кто-то, кто готов пожить в ее квартире на Чарльз-стрит и приглядеть за двумя котами, сидящими на строгой диете — Тигрой и Пятачком.

Встреча с тетей была интересной, хотя и несколько односторонней. Несмотря на то что Эбигейл была младше его матери, она выглядела старше во всех отношениях, кроме вульгарно-подросткового наряда. От нее пахло сигаретами, и она совершенно душераздирающе ела шоколадный пирог, смакуя каждый кусочек, как будто этот пирог был лучшим, что могло с ней случиться за день. Она сама ответила на те немногие вопросы, которые задала Джоуи. В основном это был монолог, снабженный ироническими комментариями и неловкими восклицаниями, который напоминал поезд, на который он мог ненадолго вскочить, пытаясь понять, о чем речь, и угадывая, кому принадлежат упомянутые имена. Эта болтовня делала ее похожей на печальную мультяшную карикатуру на его мать — предупреждение о возможном развитии событий.

Похоже, что для Эбигейл сам факт существования Джоуи был упреком и поводом немедленно изложить всю свою биографию. Традиционный путь «свадьба — дети — дом» был не для нее, сказала она, как и поверхностный коммерческий мир традиционного театра с мошенническими пробами и ассистентами режиссеров, которые интересуются только моделями этого года и не имеют ни малейшего представления о подлинной экспрессии, как и мир разговорной эстрады, куда она безумнодолго пыталась пробиться с потрясающим материалом, вскрывающим всю правдуо детстве в американских пригородах, но в итоге поняла, что там царят исключительно тестостерон и травка. Она развенчала Тину Фей [81] и Сару Сильвермен, [82] вознесла хвалу нескольким артистам мужского пола — мимам или клоунам, догадался Джоуи — и похвасталась счастьем поддерживать с ними все крепнущую дружбу, осуществляемую, правда, преимущественно во время мастер-классов. Пока она трещала, он поймал себя на восхищении ее решимостью выживать без того рода успеха, который, вероятно, еще был достижим для него. Ее странность и поглощенность с собой позволили ему перейти прямо к состраданию, минуя чувство вины. Он понял, что как воплощение необычайного везения — не только собственного, но и своей сестры — он просто обязан позволить ей оправдать себя и пообещать при первой же возможности прийти к ней на представление. В благодарность она предложила приглядеть за ее квартирой.

81

Тина Фей — американская комедийная актриса и сценаристка.

82

Сара Сильвермен — американская актриса, автор сатирических скетчей.

Первые дни в городе, которые они с однокурсником, Кейси, провели, шатаясь по магазинам, напоминали поразительно яркое продолжение

снов, которые одолевали его по ночам. Город переполняли люди. Андские музыканты с дудками и барабанами на Юнион-сквер. Пожарные, торжественно кивающие толпе, сгрудившейся вокруг памятника жертвам 11 сентября у выхода со станции. Пара укутанных в мех леди, штурмующих такси, которое Кейси поймал у Блумингдейла. Знойные школьницы в джинсах под мини-юбками, развалившиеся на креслах в метро, расставив ноги. Дети из гетто с бессчетными косичками и в угрожающе огромных ветровках. Гвардейцы Национальной гвардии, патрулирующие Центральный парк с оружием наготове. И старая китаянка, торгующая дисками с еще не вышедшими в прокат фильмами, танцор брейка, порвавший мышцы или сухожилие, изнывающий от боли на полу поезда, настойчивый саксофонист, которому Джоуи дал пять долларов, чтобы тот мог добраться до собственного концерта, хотя Кейси предупреждал его, что это надувательство, — каждая встреча была стихотворением, которое он мгновенно запоминал.

Родители Кейси жили в квартире с персональным лифтом — Джоуи решил, что, если он преуспеет в Нью-Йорке, заведет себе такой же. Он ужинал с ними и в сочельник и в Рождество, тем самым упрочивая ложь, которую он выдал родителям в ответ на вопрос о Рождестве. Наутро, однако, Кейси с родителями уехали кататься на лыжах, и Джоуи понял, что их гостеприимство заканчивается. Когда он вернулся в квартиру Эбигейл и обнаружил, что Пятачок и/или Тигра в отместку за столь долгое одиночество наблевали в нескольких местах, странное решение провести следующие две недели в одиночестве тут же было отвергнуто.

Вслед за этим Джоуи немедленно все испортил, позвонив матери и сообщив, что его планы «изменились» и «вместо этого» он присматривает за домом ее сестры.

— В квартире Эбигейл? — переспросила она. — Один? Не предупредив меня? В Нью-Йорке? Один?

— Да, — ответил Джоуи.

— Извини, ты должен немедленно сообщить ей, что не можешь. Скажи, чтобы она мне срочно позвонила. Сегодня. Немедленно. Отказ не принимается.

— Уже поздно. Она во Франции. Ничего страшного, здесь очень спокойно.

Но мать не слушала. Она что-то говорила отцу — Джоуи не мог разобрать слов, но слышал истерику в ее голосе. Затем трубку взял его отец:

— Джоуи? Ты меня слышишь?

— Слышу, конечно.

— Слушай внимательно. Если тебе недостает вежливости приехать и провести несколько дней с матерью в доме, который так много для нее значил и в который ты больше не попадешь, мне это безразлично. Это твое ужасное решение, раскаиваться будешь потом. Мы надеялись, что ты приедешь и разберешься с вещами из своей комнаты; ничего страшного, отдадим их на благотворительность или пусть бродяги унесут с помойки. Это твои проблемы, не наши. Но приехать одному в город, для которого ты еще слишком юн, в котором происходят теракты, и не на день-другой, а на две недели — значит свести твою мать с ума.

— Пап, здесь очень спокойный район. Это Гринвич-Виллидж.

— Ты испортил ей праздник. И собираешься испортить последние дни в этом доме. Не знаю, чего я от тебя еще жду, но ты ведешь себя бессердечно и эгоистично с человеком, который любит тебя куда больше, чем ты можешь понять.

— Почему она сама этого не скажет? Почему ты это говоришь? Откуда мне знать, что это правда?

— Была бы у тебя хоть капля воображения, ты бы сам понял.

— Она ни разу не говорила этого! Если у тебя ко мне претензии, выскажи их, почему ты вечно говоришь о ее проблемах?

— Потому что на самом деле я далеко не так беспокоюсь, как она, — сказал его отец. — Я не думаю, что ты такой умный, каким себя считаешь, не думаю, что ты в курсе всех жизненных опасностей, но полагаю, что ты достаточно умен, чтобы самому о себе позаботиться. Если ты попадешь в беду, надеюсь, мы будем первыми, кому ты позвонишь. В остальном ты свой выбор сделал, и я с этим ничего поделать не могу.

— Ну… спасибо, — сказал Джоуи с лишь частичным сарказмом.

— Не благодари. Я не уважаю твой выбор, просто признаю, что тебе восемнадцать и ты можешь делать что угодно. Но я глубоко разочарован, что наш сын не находит возможным быть чуть добрее к своей матери.