#свободаестьсвобода

Гастинг Д. С.

И, конечно, я представлял себя тем самым мёртвым анархистом, и мечтал, что на следующий год буду раздавать листовки всё лето, но непременно обзаведусь кожаным плащом, и не заметил, как сзади подошёл Тишкин.

Он учился, кажется, в десятом, но по виду лет ему можно было дать и двадцать, и сорок. У него не хватало зубов, голос был скрипучим, а сам он очень длинным и костлявым – если на то пошло, мёртвого анархиста из нас двоих напоминал именно он.

– А? – спросил я и вынул наушник.

– Я грю, КиШ – говно! – проскрипел он, наклонившись надо мной и обдав вонью

нечищеных зубов и несвежего пубертатного тела. Я хотел возразить, но его длинный, тонкий, заскорузлый палец с грязным ногтем неожиданно ткнул мне под ребро. Боль была такой внезапной и острой, что я согнулся пополам.

Звонок на урок избавил меня от необходимости достойного ответа. Но с тех пор Тишкин не давал мне покоя. Перемены, в которые я бродил взад-вперёд по школе, воображая себя артистом среди ублюдков, превратились в настоящий ублюдочный ад. Как правило, Тишкин ограничивался своей сакраментальной фразой и тычком под рёбра, но иногда решал проявить фантазию.

– Чо волосатый, как тёлка? Слышь, может, ты тёлка? – и с радостным гоготанием он тыкал мне в грудь, метясь в область соска. – Гля, тёлка без сисек!

Теперь по ночам, вместо того чтобы представлять себя предводителем зомби-анархистов – был на руке застывший фак, из кармана торчал пиратский флаг – я воображал, как расправляюсь с Тишкиным, а утром всё начиналось сначала.

Трупы дохли, снова оживали,

Ржали людям вслед…

Драться с ним я не рискнул бы. Несмотря на свою костлявость, Тишкин был жилистым и явно сильным, к тому же на несколько лет старше, к тому же, в отличие от меня, общительным, так что если бы я по всем правилам этикета забил ему стрелку, он мог запросто притащить с собой своих дружков-дегенератов, а у меня таких дружков не было, да и вообще никаких не было. Так что я задыхался от бессильной ненависти и мечтал о расправе – или хотя бы о том, чтобы перестать жмуриться, когда он тычет в меня своим отвратительным пальцем и из моих глаз сыплются искры.

Но в тот день я тоже зажмурился и сквозь пелену боли внезапно услышал:

– Гоу фак йоселф.

– Чо? – лица Тишкина я не видел, но легко нарисовал себе, как от удивления отвисает его челюсть. И, осмелев, вольно перевёл:

– Отвали!

Надолго смелости не хватило. Я тут же сжал веки ещё плотнее, ожидая новой вспышки, но её не последовало. На плечо мне легла чья-то тяжёлая рука.

– Чувак, ты нормалли?

Я увидел бугая из одиннадцатого, на мощных плечах которого едва сходился серый пиджак, очень напоминавший форменный. Форму у нас не носил никто, кроме первоклашек и этого гиганта, поэтому пару раз я обращал на него внимание, но считал отморозком наподобие Тишкина, только почему-то косившим под хорошего мальчика.

–Нормалли, – буркнул я, чувствуя, как краснеют щёки. Всё моё тело наполнилось таким ядовитым стыдом, что для благодарности в нём уже не осталось места.

– Больше он тебя не тронет, – пообещал бугай. В общем-то, его мощная фигура не оставляла в

этом никаких сомнений. Я с трудом нашёл в себе силы кивнуть и пропищать:

– Спас-сибо…

– Только вот что, – бугай снисходительно посмотрел на меня. – Не обижайся, но КиШ и правда говно. Как, экчулли, почти весь русский рок.

Мне было без того до того стыдно, липко, мерзко и отвратительно, что я ощутил желание ответить что-нибудь грубое. Не поднимая глаз, сдавленно буркнул себе под нос:

– А что же мне, блатняк слушать?

Бугай неожиданно рассмеялся.

– Фрэнкли, – ответил он, и эти английские слова невпопад показались мне такими же нелепыми, как школьный пиджак на огромном теле, – вся русская музыка в какой-то мере и есть блатняк. Ты есть в соцсетях?

Вечером он добавился ко мне в друзья и тем же вечером открыл мне новый мир. Korn, Slipknot, System of a Down. Андерстэнд?

Он научил меня разбираться в фильмах. Он научил меня давать сдачи таким, как Тишкин. Он научил меня плавать и немного – управлять мотоциклом. Он научил меня следить за собой и соблюдать гигиену. Он стал для меня чем-то большим даже, чем старший брат – в какой-то мере он стал для меня отцом.

Когда кто-то из дегенератов-дружков Тишкина пустил слухи о том, что мы с ним не совсем друзья, а нечто иное, он быстро пресёк эти слухи. Я был рядом и пытался помочь ему, как мог.

– Ю си, – объяснял он потом, прикладывая лёд к моему подбитому глазу, – трабл не в том, что стыдно быть геем. Трабл в том, что никто не имеет права обсуждать твою прайват-лайф, ещё и в таком ключе.

– Но ты ведь не…– пробормотал я, и он рассмеялся.

– Нет, конечно. Ты симпли здесь единственный нормальный человек.

И тогда я наконец ощутил к нему настоящую благодарность – за то, что он поверил в мою исключительность. Друг – это брат, которого ты выбрал сам.

И вот прошло почти два десятка лет, и у меня вновь болят рёбра, и он уже не придёт на помощь, и это не самое страшное.

Самое страшное заключается в том, что я здесь, вполне вероятно, по его вине.

4.

Эмма Гриневич, до.

Загородный коттедж кандидата в депутаты Олега Зверухина выполнен преимущественно из бетонных плит и монолитных железобетонных конструкций. Архитектор предпочёл акцентировать внимание на простых формах и линиях, а от фасадного декора отказался – серые стены не отделаны вообще ничем с целью усилить эффект основательности сооружения. Некоторую визуальную лёгкость придаёт разве что панорамное остекление.

На первом этаже коттеджа находится чёрно-белая гостиная с камином и мягкими диванами с кожаной обивкой, домашний кинотеатр и бильярдный зал. Наверху расположены спальни – три гостевых и хозяйская. Две трети последней занимает огромная тёмно-серая кровать. На кровати лежит, раскинувшись во весь рост, полностью обнажённый депутат в прошлом созыве и нынешний кандидат в депутаты Олег Зверухин. В ногах у него сижу я, полностью обнажённый кандидат юридических наук Эмма Гриневич, и самым беззастенчивым образом редактирую в его айфоне фотографии с вчерашнего банкета.