Свободное радио Альбемута
Шрифт:
— «Растлители разума», так называется первая книга. Я расскажу вам сюжет. Слепой червь движется из космоса…
— Кларк Эштон Смит, — немедленно отреагировала Садасса.
— Разумеется, — согласился я. — В его духе. С примесью Хайнлайна.
Мы оба рассмеялись.
— Такая смесь — это что-то! А следующий роман… Дайте подумать. Ну конечно, Фил! Следующий будет называться «Подземный город растлителей разума», и напишут его в стиле…
— Сериал, — перебил я Садассу. — В первой части растлители разума являются к нам из космоса, во второй — выползают из-под земли, в третьей…
— «Возвращение в подземный город растлителей разума», —
Я продолжал фантазировать:
— Они протискиваются между измерениями, из другого времени. А в четвертой части — прибывают из параллельной вселенной. Ну и так далее.
— Я не исключаю, что будет еще и пятая часть, в которой некий археолог раскопает древнее захоронение, откроет огромный саркофаг, а оттуда валом повалят жуткие растлители разума и давай растлевать всех в округе, потом трахают мозги жителям Каира, а потом и всему населению Земли.
Садасса сняла очки и вытерла глаза.
— Вам плохо? — спросил я.
— Мне страшно, — сказала девушка. — Очень страшно. Я боюсь тюрьмы. Однажды мне пришлось провести там два дня — я не явилась на разбор нарушения правил дорожного движения. Меня объявили в розыск. А я только-только вышла из больницы, у меня был мононуклеоз. Теперь у меня начало ремиссии после лимфомы. Хотя похоже, что сейчас тюрьма мне не грозит.
— Мне очень жаль, — отозвался я, не зная, что сказать или сделать в такой ситуации.
— Все в порядке, — сказала Садасса. — Мы бессмертны. Нам даровал это ВАЛИС. Со временем он сделает бессмертными всех. Мы, так сказать, первые плоды. А потому я не так уж сильно опечалена. Мы славно боролись — обреченные с самого начала. Фил, у нас не было ни малейшего шанса. Единственным нашим оружием служила информация, но мы не успели дать ей ход. А без спутника… — Садасса пожала плечами. — Теперь мы снова беззащитны, как и прежде.
— Николас сказал мне… — Я замолчал, сообразив, что в камере, конечно же, есть «жучки». Мне вовсе не хотелось, чтобы власти узнали о другом спутнике, который, по словам Николаса, уже на пути к Земле. Потом я вспомнил, что Ник говорил мне об этом на стадионе, а значит, им уже все известно. Впрочем, эти слова Ника могли по какой-либо причине не записаться, а потому я не стал продолжать.
В дверь постучал охранник.
— Мисс Арампров! Заканчивайте. Пора идти.
Она улыбнулась.
— Не говорите им, насколько отвратительны их сочинения, — сказала Садасса. — Пусть они выпьют свою чашу позора.
Я поцеловал ее в губы, и она на мгновение приникла ко мне. И вот ее нет, а в ушах у меня скрип двери и скрежет замка.
Глава 30
Многое из того, что произошло дальше, я не помню. Полагаю, Вивиан Каплан заглянула ко мне в камеру и сообщила, что Садассу Арампров расстреляли, но уверенности у меня нет; если так и произошло, я вытравил этот эпизод из памяти, я просто не знаю, имел ли он место на самом деле. Но позже по ночам я, бывало, просыпался и ясно видел, как «дановец» целится из пистолета в хрупкую женскую фигурку; в минуты прозрения я понимал, что она мертва, что мне говорили о ее смерти, да только я позабыл.
Конечно же, я хотел позабыть, хотел бы не знать. С меня довольно, с меня довольно, повторял я себе, и это был крик боли, исторгаемый из души человека, вступившего в область страданий, выносить которые он не в силах. Я выдержал известие о смерти моего друга Николаса Брейди, которого знал и любил многие годы, но не сумел смириться
Человеческий разум — странная штука. Однако у него свои резоны. В мгновенной вспышке озарения он может провидеть непрожитую жизнь, несбывшиеся надежды, пустоту и тишину там, где могли быть звуки, могла быть любовь… Мы с Николасом прожили немало лет и успели немало сделать, а Садасса Арампров погибла, так и не испытав радость свершения, не успев состояться в этом мире. Они забрали какую-то часть жизни Ника, часть моей жизни, но у нее украли всю жизнь. И теперь мне надо позабыть о нашей встрече и записать в свою память, что на вопрос Вивиан, не хочу ли я поговорить с Садассой, я ответил не «да», а «нет». Моему мозгу была задана нелегкая задача: перестроить прошлое так, чтобы я смог жить дальше.
Примерно через месяц я предстал перед судьей. Против меня выдвинули обвинение в измене по пятнадцати эпизодам. Назначенный судом адвокат посоветовал мне признать себя виновным.
Я заявил:
— Невиновен.
Процесс продолжался всего два дня. В распоряжении обвинителей были пленки с записями — несколько подлинных, большинство же сфабрикованных. Я сидел молча, не выражая протеста, и размышлял о самом прекрасном под небесами: весне и неспешном росте деревьев, как писал Спиноза. В конце концов меня признали виновным и присудили к пятидесяти годам заключения без права досрочного освобождения. Это означало, что освобожусь я через немалый промежуток времени после смерти.
Мне предоставили возможность выбирать между одиночным заключением и так называемой «трудотерапией», которая предполагала ручной труд в обществе других политических заключенных. Мы должны были сносить старые дома в лос-анджелесских трущобах. Платили нам три цента в день, но мы по крайней мере могли проводить день на открытом воздухе. Я выбрал трудотерапию — все лучше, чем сидеть в клетке, как дикий зверь.
Разбирая обломки бетонных плит, я думал, что Ник и Садасса мертвы и в то же время бессмертны, а я жив, но никогда не обрету бессмертия. Я не такой, как они. И когда я умру или буду убит, ни одна моя частица не сохранится навеки, не продолжит жить. Я не был удостоен чести слушать голос ИИ-оператора, о котором столь часто говорил Николас и который столь много для него значил.
Внезапно мои размышления прервали:
— Фил, — услышал я, — брось работу, надо поесть.
Говорил Леон, мой товарищ по заключению. Он был водопроводчиком, а арестовали его за распространение самодельных листовок, которые Леон печатал на мимеографе. С моей точки зрения, он был самым смелым из нас — никто им не руководил, никакой божественный голос не давал ему советов; Леон слушал только свое сердце.
Мы сели рядом и разделили наши бутерброды — совсем недурные.
— Ты ведь был писателем, — сказал Леон, набив рот копченой колбасой и хлебом с горчицей.
— Угу, — отозвался я.
— И в Арампрове участвовал?
— Вовсе нет.
— А знаешь о нем что-нибудь?
— Двое моих друзей были членами Арампрова.
— Они живы?
— Нет.
— И чему же учит Арампров?
— Право, не знаю, учит ли он чему-нибудь. Но у него есть вера.
— Расскажи мне об этой вере, — попросил Леон, продолжая жевать.
— Члены Арампрова считают, что люди не должны покоряться своим земным правителям, хранить им верность. Они верят, что в небесах обитает верховный пастырь, отец, который направляет нас. И только ему мы должны быть верны.