Свод небес
Шрифт:
Таня поочередно выдвигала все ящики, освещала их светом фонарика и, не находя в них ничего, кроме пыли, с усилием задвигала обратно. Чтобы выдвинуть два нижних ящика, Тане требовалось изогнуться так, как изогнуться она никак не могла, и она опустилась на колени на самый пол, положив трость рядом с собой. Эта настойчивость обнаружить что-то в комоде удивила как Марфу, так и Марьяну, однако обе объяснили себе неуклонность Тани как желание проявить участие во всеобщем благоустройстве временного пристанища.
Оба нижних ящика также оказались пустыми, и Таня, сидевшая на коленях у комода, подняла
– Пусто.
Глядя на Таню сверху вниз, Марфа находила ее лицо совсем еще детским. Марфа не спрашивала у Мелюхина, сколько лет его жене: когда Таня распускала свои пышные волосы и надевала облегающее алое платье, ей можно было дать около двадцати пяти лет; когда же она облачалась в свободный спортивный костюм, в каком была сейчас, собирала волосы в неуклюжий пучок, а на лицо не наносила и грамма косметики, ей нельзя было дать и двадцати. Так и теперь она казалась Марфе совсем еще девочкой, затерявшейся в сплетении отчаянной страсти двух людей.
Марфа помогла Тане подняться. Руки у Тани, вопреки всей объемности ее груди и бедер, были изящны и худы, в отличие от рук самой Марфы. Все эти наблюдения заставляли Марфу чувствовать себя слишком несовершенной, уже утратившей юность женщиной, стремящейся соревноваться в прелести молодости с той, которая, даже будучи изуродованной своим недугом, оставалась в тысячу раз прекрасней, чем она. В Тане, несмотря на испытания, которым подвергла ее жизнь, все еще была жива юность, которой Марфа уже давно не чувствовала в себе. И даже такое долгожданное, всем сердцем желанное внимание Мелюхина не могло вернуть ей абсолютного, безотносительного ощущения молодости, которое рождает в душе надежду.
Отняв свою руку от руки Тани, Марфа нагнулась за ее тростью. Взгляд Марфы, случайно брошенный на одну из кроватных ножек, встретил возле нее две скрещенные на полу тени. Вручив Тане ее трость, Марфа сделала шаг к кровати и извлекла из-под нее две деревянные китайские палочки, какими обычно закалывают волосы. Каждую палочку венчал фигурный наконечник в форме перевернутого конуса. Палочки были расписаны причудливым узором, который не повредили ни сырость, ни время. Обернув палочки к свету, сочившемуся из раскрытой двери дома, Марфа без особенного энтузиазма, но все же с некоторой заинтересованностью рассмотрела их.
– Должно быть, ручная работа… – отметила Марьяна, подходя к Марфе и оценивающе глядя на палочки. – Я видела подобные в сувенирной лавке. Они довольно-таки дорогие.
– Но кто-то про них забыл, – проронила Марфа отчужденно.
– Может быть, туда еще что-нибудь закатилось? – предположила Марьяна, опускаясь на колени и заглядывая под кровать.
Сначала она только безмолвно вглядывалась в просвет между кроватью и полом, потом выпрямилась и обратилась к Марфе:
– Дай мне, пожалуйста, фонарик.
Марфа подошла к Марьяне и протянула ей фонарик, опускаясь на пол рядом с ней.
Вернувшись в исходное положение, но теперь сжимая в левой руке фонарик, Марьяна наклонилась к самому полу и потянулась правой рукой к чему-то. Белый свет фонарика оттенял узкий бугорок на досках пола. Через несколько мгновений Марьяна выпрямилась и представила
На одной из фотографий были запечатлены молодой человек и девушка, застывшие в одной из позиций аргентинского танго. Голова девушки была повернута к мужчине, одновременно загораживая половину его лица, так что невозможно было рассмотреть лиц обоих. Однако фигуры их, подтянутые, напряженные и в то же время свободные в этой неумолимой темпераментности танца, выражали истинное влечение, самозабвение и экстаз, восторженно поглотивший их.
С другого снимка девушкам улыбалась женщина лет тридцати, темноглазая, с черными короткими пушистыми волосами, собранными на висках, и широкими скулами. Снимок был черно-белым, а на обороте ровным изящным почерком с завитушками было написано: «Мама любит тебя».
На третьем же снимке были, как показалось Марфе, все те же молодой человек и девушка, что и на первом, только как будто значительно моложе, или же просто выглядевшие так, потому как не было в них азартной страстности и самозабвенного экстаза: они также были запечатлены вполоборота; молодой человек приподнимал темноволосую девушку за пояс, а та заливисто смеялась, откинув голову назад. Прямые волосы девушки были распущены, и только на самой ее макушке темнел неаккуратный маленький пучок, заколотый этими самыми китайскими палочками.
Окинув взглядом фотографии, которые Марьяна рассматривала с особой внимательностью, Марфа не глядя оперлась ладонью на узкую боковую панель кровати, чтобы подняться, и тут же вопросительно уставилась на нее, нащупав кончиком указательного пальца уголок бумажного листка.
Марфа потянула за уголок – из тесного отверстия между двумя панелями показался небольшой прямоугольный листок для заметок, исписанный ровным, округлым почерком. Когда листок был извлечен из отверстия, возле самых ног Марфы послышался шуршащий шлепок: из просвета между панелями на пол упала стопка исписанных прямоугольных листков. Марьяна оторвала взгляд от фотографий и вонзилась им в эту стопку.
Подняв с пола листы, Марфа подставила под свет фонарика Марьяны первый листок.
«Я не выполняю данных себе обещаний. Прошлое мое бессмысленно, а в будущем я не вижу себя. Приехать в такую даль для того, чтобы забыться, на деле же встретившись лицом к лицу с самою собой…»
– Кто-то забыл дома дневник и решил записывать перед сном мысли на стикер, – заключила Марьяна, про себя, как и Марфа, прочитав первые строки записки.
Таня стояла за спиной Марфы и без особого интереса заглядывала в листок через ее плечо.
Марфа, Марьяна и Таня вышли на улицу, чтобы получше рассмотреть фотографии и записки. Некоторое время ни одна из них не произносила ни слова.
– Куда девать теперь эти фотографии? – спросила Марьяна, нарушая затянувшееся молчание.
– Думаю, нужно отдать их проводнику, – сказала Таня. – Может быть, найдется их хозяйка. Я могу это сделать, – предложила она, с кроткой готовностью глядя на Марьяну.
Та передала фотографии Тане, которая бережно приняла их, еще раз взглянув на них ни о чем не говорящим мягким взглядом.