Свод
Шрифт:
В этот момент глаза Свода сузились, метнули молнии и Якубу, на самом деле, стало страшно от гневных выкриков и угроз англичанина. Лавочник побелел, а палач и вовсе отступил шага на три назад, готовый в любой момент упасть на колени перед разъярённым паном.
— Чёрт! — накричавшись вволю, заключил, наконец, Ричмонд. — Я не знаю, что мне ещё говорить! Не знаю, что?!!!
— Он спрашивает сколько? — дрогнувшим голосом произнёс Война, обращаясь к Винсенту. — А ещё, не думаете ли вы, что ваши жизни будут стоить ему дороже?
— Ек! — икнул придавленный
Война тяжело вздохнул:
— Свод, выкрикните что-нибудь короткое…
— Толстая, свиная задница! — яростно рявкнул Ричи.
Якуб замотал головой:
— Нет, пан. Он даст три талера с четвертью и никак не больше этого…
— О! — не унимался англичанин. — Смотрите, эта задница ещё и разговаривает!
— Вот видите, Винсент, — торопил Война, — лучше не тянуть…
— Да, конечно, пан, хотя я …
Дожатый лавочник замялся, а Якуб тем временем махнул слугам, и они в один миг оказались рядом.
— Проводите пана Свода и эту служанку к поезду, — скомандовал Война, холодея, — Ричмонд, — добавил он по-английски, — берите её и ведите с богом в наш экипаж, только с достоинством и медлительностью короля. Слуги вам помогут. Главное, чтобы сейчас ваша панна всё не испортила.
Но «панна» ничуть не упиралась, напротив. Она потупила взгляд, послушно встала и отправилась вслед за сопровождением в сторону корчмы. Лавочник, провожал их взглядом падающего в пропасть человека. Театральное действо пана Якуба входило в завершающую стадию:
— Вы родились под счастливой звездой, пан Винсент, — с уважением произнёс он, — я ещё никогда не видел того, чтобы гнев этого англичанина остывал так быстро…
Взгляд лысого торговца немного потеплел, но он молчал.
— Давайте же, — продолжал Война, — немедля проведём расчёт. Знаете, если сейчас вдруг обнаружится, что ваш парень перестарался и у девушки серьёзные повреждения — не сносить тогда головы ни ему, ни вам, ни судье, отмерявшему ей столько плетей. Молодой король очень не любит, когда ему докладывают о том, что где-то страдают юные девы…
Война нарочито широким жестом достал денежную мошну и у оторопевшего лавочника, увидевшего всё это великолепие перед собственным носом, невольно открылся рот.
— Вот видите, — отсчитывая три с четвертью талера, с наигранной завистью произнёс Якуб, — какой кошель монет берёт этот «охотник» в заурядное путешествие?
Бедняга Винсент протянул к вельможному пану ватные руки, получил деньги и, пока его одеревенелые пальцы медленно зажимали монеты польской чеканки в кулак, пан уже был на другом конце площади…
Они выехали немедля, той самой дорогой возле мельницы, о которой им говорил корчмарь. Всё это время кроме команд Войны: «Быстрее, Збышек, быстрее!» никто не проронил ни слова.
Сразу за Рудниками дорога резко сворачивала в рощу. Экипаж стало неистово болтать на лесных ухабах и слугам хочешь, не хочешь, а пришлось сбавить ход отчаянно скрипевшего на ямах
Война был перевозбуждён. Побелевшие пальцы его рук, отливали синевой и мелко тряслись, выдавая присутствие в девственной душе молодого пана приступа нервной лихорадки. Пережитая опасность заставляла его сердце брыкаться в распираемой судорожным дыханием груди. Якуба невольно передёрнуло. Чувствуя на себе внимание Свода, он не стал размениваться на любезности со спасённой ими пани. Напротив, придавив её к дивану строгим, испытующим взглядом, он спросил голосом, полным змеиного яда:
— Как вы себя чувствуете, панночка? ...Надеюсь, вы понимаете, что находитесь в компании ни каких-то там похитителей невест или добрых чародеев, спасающих проворовавшихся девушек?
Красавица на миг густо покраснела, после чего, превозмогая боль в рассечённой хлыстами спине, выпрямилась и гордо ответила:
А я і не прасіла шляхетнага пана мяне ратаваць, а, тым больш, выкупляць[36].
— Это я к тому, глупая, — спокойно ответил на дерзость Война, — чтобы панночка знала своё место. Не надо кормить панов «мужыцкай мовай», я её хорошо знаю. Отвечай лучше, как тебя звать и как давно промышляешь воровством?
Девушка снова густо покраснела. Было заметно, что слова пана задели её за живое:
Звать Михалиной, а воровать...? Не для того дал мне бог руки. Я из венэев[37].
О! — Удивился Якуб, — так значит, ты ничего не брала у лавочника?
— Брала, — честно призналась девушка, — брала потому, что больше взять было негде.
И для чего ж ты решила обогатиться?
Панночка тяжко вздохнула:
Брата хотела вызволить из тюрьмы.
Война откинулся назад и только криво ухмыльнулся на такое наглое враньё:
— Что-то я не слыхал про то, чтобы крестьяне за два талера запросто могли освобождать заключённых. Брат, твой паненка, мабыць, таксама аторва, раз пакутуе зараз ў турэмных мурах[38]?
Девушка, смелея прямо на глазах, поправила сползающий с плеч тёмный суконный платок, и твёрдо ответила:
— Брат в тюрьме не за воровство или обман. Просто …он не со всеми панами в ладах…
— Поня-а-атно, — полным скрытого сарказма голосом, протянул Война, — я вижу это у вас семейное…
Он оставил панночку в покое и вкратце поведал услышанную от неё историю Своду.
Англичанин всё это время пристально рассматривал литовскую красавицу. Война заметил это, но едва только он собрался пошутить по этому поводу, как Ричи обратился к нему сам, причём обратился со странной просьбой:
— Якуб, …не могли бы вы попросить её показать спину? Я боюсь, что тот верзила мог сильно навредить ей …
Война округлил глаза:
— Знаете, Свод, — сдержанно ответил он, — в наших краях даже крестьянки преисполнены немалого женского достоинства, и она скорее умрёт, чем сделает то, о чём вы сейчас просите. А ко всему ещё, не являясь панной высокого рода, она, не задумываясь о последствиях, может отвесить нам обоим по хорошей оплеухе, ведь руки у крестьянок очень быстрые и сильные…