Свод
Шрифт:
— Сейчас он отдыхает. — Стараясь смягчить то, что следовало сказать, ответил Война, глядя, как в этот момент и Сусанна снимает с головы промокший капюшон.
— Климиха сказала, что пана Альберта хватил удар, но…, — одновременно замечая, как от этих слов качнуло пани Ядвигу, и, с трудом отвлекаясь от созерцания лика прекрасной девушки, в которую превратилась золотоволосая, курносая дочь Патковских, поспешил успокоить их Якуб, — всё худшее уже позади. Сейчас его не нужно беспокоить. Пан Альберт до утра должен спать, так сказала Климиха…
Панна Ядвига, — отвердевшим
Молодая пани Патковская тут же бросила красноречивый взгляд в сторону матери. Девичьи глаза, полные слёз переживания за отца, говорили Якубу о том, что для Сусанны слова молодого Войны не были новостью. Более того, в её взгляде ясно читалось несогласие с родителями в этом вопросе, однако она, как девушка благоразумная и воспитанная спорить с ними не решалась.
— Пан Война, — тихим, но властным голосом ответила панна Ядвига, — видит бог, ни я, ни моя дочь, даже, несмотря на слова и заботу моего супруга, не решились бы отступить от общепринятых норм и жить под чужим кровом, если бы не события сегодняшнего дня.
Альберт совсем извёлся от всех этих Базылей и Юрасиков. — Панна набожно перекрестилась. — Уже который день у него, да и у нас только хлопоты да поездки. Это и понятно, ведь мой муж хоть и бывший, а все же судейский служащий. За многие годы добросовестного служения королевским законам, он, сменив двоих Судей, так и не смог смириться с тем, что подобные события могут обходиться без него. Вот и сегодня он уехал ещё затемно, оставив нас снова ждать и переживать. Я знала, пан Война, что добром это не кончится, ведь Альберт уже не молод. Видите, я оказалась права.
Панна Ядвига сдержанно смахнула выступившие в уголках её карих глаз слёзы:
— Вначале, — продолжила она, с трудом справляясь со вздрагивающим дыханием, — отсюда, с сообщением о том, что с Альбертом случилось …несчастье, от вас прискакал человек, но едва только мы с Сусанной собрались ехать в Мельник, как из Жерчиц к нашему убежищу привезли этих несчастных…
Панна Ядвига указала на Глеба и Петра, что, находясь в стороне от панского внимания, несмотря на свои раны, уже выбрались из телеги и стояли, замерев в ожидании.
— Мы, — продолжила панна, — перевязали их и сопроводили сюда. То, что рассказывают эти люди, убеждает меня в том, что мы были несправедливы к словам нашего отца и вашему великодушному приглашению, пан Якуб. Мы просим вас о защите…, — панна Ядвига и её дочь покорно склонили головы перед молодым паном.
— Почту за честь. — Ответил Война, впервые чётко осознавая, что злодейка-судьба своеобразно вняла его недавним просьбам о том, чтобы предоставить ему хоть какие-то дела и хлопоты. Уж больно хотелось этому молодому человеку доказать своему отцу, что в Мельнике отныне хозяйничают надёжные молодые руки и совсем неглупая голова. «Просил — получи»: — ответила судьба и тут же, словно большой угольный мешок, уложила на
«Что же дальше? — спрашивал он себя. — Проводить панну Ядвигу и Сусанну или…? А что тогда делать тем, кто, выбравшись живыми из лап самого чёрта, то же приехали ко мне искать защиты и справедливости?»…
Якуб вдруг почувствовал, что все эти рассуждения пусты и просто отнимают у него бесценное время. Ведь чего тут размышлять и нервничать? Раз он хозяин Мельника, и всё возложено на него, стало быть, всё, чтобы он сейчас не решил и не сделал, должно быть принято теми, кто вверяет ему это право ответственности.
Война решительно повернулся к Глебу и Петру:
— Что с вами было? — Последовал вопрос и, окружающие, изнемогающие от присутствия страха и жажды любопытства, задержали дыхание, чтобы не пропустить ни слова из леденящего душу рассказа.
— Пан, — с готовностью отозвался Пятрок, и по его грязному, мокрому от холодной мороси лицу скатилась слеза, — мы, пан Война, ўжо і не дбалі пабачыць вас жывым. Там, каля Жэрчыц, як толькі ўзняліся на ўскос, вы і пан Альберт паехалі далей, а я за вамі.
Раптам чую, ззаду мяне цішыня, азірнуўся, а Глеба ўжо няма! — Глаза говорившего наполнились ужасом, — Толькі я адкрыў рот, каб вас паклікаць, нешта смядзючае мяне падхапіла, да і панесла ўверх...! Толькі я і бачыў, што кавалак неба. Вядома ж, прывіды ж нябачныя. А тады гэты ...мяне кінуў. Гэтак, паганіна, бразнуў аб зямлю, што я ўжо паспеў і з бацькамі - нябожчыкамі павітацца. Як ачуняў, агледзеўся — ўвесь у крыві. Уся скура крыжамі пасечана, быццам нейкі вар’ят мяне не як чалавека, а як асвежаваную свінню нажом крэмзаў... [89]
Под нарастающий гул и тяжёлый вздох присутствующих бедняга Пятрок, морщась от боли, продемонстрировал страшные отметины Юрасика. Война почувствовал, как у него самого застонала тупой болью ушибленная при падении спина.
— А ты, Глеб, — хрипло произнёс он, — что было с тобой?
— А чё тут рассказывать, пан Война? — ответил сквозь зубы рассен, лицо которого разбухло и заплыло синевой. — Я-то даже на тот откос подняться не успел. Что-то меня так сильно шибануло в голову и плечо, что я, как видно за все свои прежние грехи, провалился прямо в Пекло, потому что где был, что было, не знаю. Одна темень. Помню только, как очнулся. Голова гудит, тело болит, полный рот песка и крови.
Как расшевелился — скатился с откоса, смотрю, сверху Петро ползёт на пузе. Кое-как доковыляли до Жерчиц. Там люди перепугались, не стали нас толком ничего спрашивать, даже в деревню не пустили. Правда, дали телегу, провожатого и отправили разбираться прямо к пану Альберту, что долго служил при суде. Я им говорил, что пана Альберта дома не будет, он, скорее всего, в Мельнике, но никто даже слушать не хотел. Выпроводили нас, будто мы какие-то прокажённые. Странные эти жерчицкие приболотники. Вроде и в костёл ходят, а ведут Себя не по Христу. Хотя, — Глеб обернулся, — телегу-то дали. И на том им спасибо.