Сводные. Дилогия
Шрифт:
Розенберг легко ловит меня, поддерживая ладонями, и приподнимает, пока я выгибаюсь, фиксируя позу. Прокручивается на месте, обхватывает меня и помогает встать на ноги.
И если обычно я тут же отступала в сторону, то теперь — нет.
Остаюсь прямо перед Яковом. Касаюсь его живота своим. И поднимаю глаза.
Удивление в карих глазах Розенберга сменяется вожделением, когда наши взгляды встречаются. Он наклоняется ниже, давая мне последний шанс, чтобы убежать.
Я буду очень глупо выглядеть,
Облизываю губы и не отвожу взгляда.
Розенберг сильнее стискивает мою талию, но его прикосновение никак не отзывается в теле. Кожа под его рукой не вспыхивает, а сердце не колотится в бешеной потребности.
Запрокидываю голову и закрываю глаза. Розенберг наклоняется и прижимается к моим губам.
Секунда, две.
Все еще ниже нуля по Цельсию. В Антарктиде и то теплее, чем кровь, которую гоняет по венам сердце. Я испытываю только неловкость оттого, что парень, который для меня как брат, зачем-то елозит по моим губам своим влажным ртом.
Я ошибалась.
Приняла желаемое за действительное.
Кай не может быть здесь. А мне теперь нужно будет объясниться с Розенбергом.
Сердце обрывается от громогласного звона стекла. Отпрыгиваю от Якова, не веря своим глазам.
На одном из стеклянных отсеков красуется трещина, на острых гранях которой преломляется желтый свет фонаря.
— Что за черт? — шипит Яков.
С опаской подойдя ближе, Розенберг проводит пальцем по пострадавшему стеклу.
— С улицы бросали, — выносит он вердикт. — Разбиться не разбилось, но треснуло. Это что за ерунда такая? Кому это нужно? Здесь же нет никого!
Хватаю ртом воздух, а все волоски на теле встают дыбом. Смотрю в желто-чернильную ночь и стискиваю кулаки. Ах, вот, значит, как?
— Юль, стой! Не убегай, не бойся!
— Забудь, Яша, и прости!
— Куда ты?
— В спальню! Не иди за мной, это была ошибка!
— Юль! — кричит мне вслед Розенберг. — Ты будешь моей!
Несусь по коридорам. Мелькают приоткрытые залы, где еще занимаются те немногочисленные студенты, которым, как и мне с Яковом, нельзя прерывать обучение. Но закрытых дверей больше.
Миную темные классы, заворачивая в другое крыло, и звуки фортепиано смолкают. Только набатом стучит мое сердце, других звуков в этой пустующей части Академии нет.
Осторожно ступаю вдоль узкого коридора, освещенного только желтыми квадратами света. Преодолев, выхожу на лестницу. Здесь почти полностью темно, широкие окна выходят на тупиковую стену, на которой тускло горит забытая всеми лампа.
Три пролета пролетаю на одном дыхании. Но преодолев последний, на внезапно ослабевших ногах подхожу к железной лестнице.
Пять железных перекладин тянутся к потолку, в котором темным квадратом темнеет люк. Не знаю,
Но и не попробовать я не могу.
Берусь за холодный металл и лезу вверх.
Подо мной вьются четыре этажа серых лестничных пролетов, и я совершенно внезапно и не к месту вспоминаю повесть о балеринах, которые в перерывах между выступлений сбежали на крышу театра, и одна из девочек сломала ногу (1).
Замираю на последней секции. И изо всех сил бью кулаком по люку.
Холодею от громкого дребезжащего звука, но больше от того, что ржавые петли моментально подаются.
Взбираюсь наверх, откидывая люк. Делаю несколько шагов в сторону ради собственной безопасности и оглядываю пыльное помещение под крышей.
Здесь холодно, и я моментально нахожу причину — одно из чердачных окон стоит нараспашку. Вне себя от страха, с замиранием подхожу ближе. Вижу двор, дуб и светлый тренировочный зал, в котором мы только что танцевали с Розенбергом.
Оглядевшись по сторонам, нахожу какие-то металлические уголки. Весу хватит, чтобы пролететь через двор до окна на противоположной стене, если зашвырнуть один как следует.
Например, со злости.
Или от ревности.
— Я знаю, что ты здесь, — произношу громко и твердо, по-прежнему глядя на окна тренировочного зала через распахнутое окно.
За моей спиной раздаются шаги.
(1) повесть Одетт Жуайе «Дневник Дельфины» о девочках-балеринах, которые, невзирая на запреты, забрались на крышу "Гранд Опера" и поплатились за это.
Глава 3
Как я оказался в организации, которая была признана экстремисткой? Может, бросился грудью на спасение планеты?
Черта с два.
Никаких принципов у меня не было. А спасение окружающей среды волновало меня меньше всего. Просто однажды Лука намекнул, что есть чуваки, которые платят хорошие деньги всего лишь за то, чтобы постоять час с плакатом. Заучив односложные лозунги, вместе со всеми пошел на открытие очередной заправочной станции, которую воздвигли на месте вырубленных деревьев.
Мы выступали от лица деревьев, и тот факт, что мы были лесными адвокатами, страшно меня веселил. Близко к чиновникам нас не подпустили, но зрение у меня и без того было орлиным.
Отца среди мужиков в одинаковых костюмах я узнал сразу. Он стоял по другую сторону дороги в числе приглашенных, кивал и поддерживал решение руководства района открыть еще несколько станций для обеспечения чего-то там… После он подошел к микрофону и рассказал, как сильно его волнуют проблемы жителей его родного питерского острова. Говорил так убедительно, что я даже поверил.