Свое имя
Шрифт:
Они стояли на котле друг против друга, согнувшись над крышкой песочницы, которую прикрепляли к корпусу. Митя не поспевал за Тоней, злился. Временами настороженно взглядывал на нее, — девушка тотчас отворачивалась. Конечно, от нее ничего не упрячешь. Но почему же она молчит? Жалеет его, что ли? И он злился еще больше.
Перед концом смены на площадку паровоза поднялся Силкин. В дремучих глазах его мелькало беспокойство.
Силкин сказал, что в депо пришел паровоз с неисправностями по «гарнитурной части» и что ремонт необходимо сделать за четыре-пять часов,
— Вы хотите сказать, Федор Васильевич, что вся надежда на нас? — игриво спросила Тоня.
На мгновение глаза Силкина осветились улыбкой.
— Одно удовольствие беседовать с догадливыми людьми!
— Что ж, нам не привыкать. — Тоня самоуверенно повела плечом, вспомнила: — Но у Черепанова сегодня занятия…
Митю передернуло: опять жало! Ведь если речь идет о помощи, то каждому понятно, что в первую очередь нуждается в ней сам Черепанов.
— Что скажешь, Черепанов? — спросил Силкин, потирая черный нос. — Пропуск нельзя сделать?
«Неужто и Силкин гнет ее линию?» — тревожно пронеслось в Митиной голове, охваченной внезапным жаром.
— Прогула не будет, мы справку для школы выпишем, так, мол, и так. Причина-то вполне уважительная, — продолжал слесарь своим негромким, спокойным голосом.
— Как не стыдно! — Тоня рассерженно стукнула гаечным ключом по крышке песочницы, впилась в Митю своими рысьими глазами. — Подумаешь, четыре урока пропустить! Проблема! Днем позже станешь профессором!
Не сводя с лица Силкина все еще недоверчивого взгляда, Митя соскользнул с котла, оглушительно загремев кублуками сапог о железную площадку.
— Так вы, Федор Васильевич, вы это всерьез? А я… Вы не подумайте… Какой может быть разговор!
— Вот и договорились.
Силкин объяснил, где стоит паровоз, и ушел.
Тоня миролюбиво усмехнулась:
— Зря торопился утром постигнуть Вселенную…
— Все равно ничего не постиг, — неожиданно признался Митя.
— Во всяком случае, моей вины в этом нет…
«Как раз!» — подумал он.
Паровоз, приглушенно дыша, стоял в конце третьего пролета. Над его трубой нависал черный железный зонт, и все-таки сернистый дымок плавал в воздухе.
Митя ликовал. Силкин попросил его остаться! Был ли бы смысл оставлять бесполезного человека? Глупости! Его попросили остаться потому, что он — работник, нужный человек!
Из конторки мастера вышел Алеша и развалистой походкой направился к воротам. Увидев Митю, остановился.
— В школу не собираешься?
— Меня оставили на вторую смену. Понимаешь, срочный ремонт. — Митя пожалел, что рядом Тоня и нельзя объяснить всю важность этого факта.
— Понимаю… — процедил Алеша, бросил веселый взгляд на Тоню и, чуть прикрыв один глаз, многозначительно кивнул головой.
Митя хотел еще что-то сказать, но после этой знакомой улыбочки только махнул рукой.
— Как он не похож на свою сестру! — презрительно сощурилась Тоня.
Они поднялись на передний мостик паровоза, положили инструменты, и Тоня заметила с улыбкой,
— Помнишь? — спросила она и, увидев, что Митя собирается отвертывать центральный штурвал дверки, встревоженно схватила его за руку: — Ты что? Ты же на горячем паровозе! Где рукавицы?
Рукавицы остались в шкафчике, он совсем забыл о них на радостях.
— Определенно будешь профессором. По рассеянности уже в кандидаты наук годишься. — Тоня протянула ему свои брезентовые, блестящие от мазута рукавицы и, прежде чем он успел поблагодарить, спустилась с площадки и скрылась за паровозом.
Медленно засовывая руки в большие, твердые рукавицы, Митя удивленно поднял плечи. Что же все-таки с ней происходит? Может быть, Силкин дал взбучку? Может, просто совесть заговорила? Но как бы то ни было, за рукавицами он должен был сам сбегать. Нехорошо!
— Чего же ты побежала, я бы сам… — сказал он, когда Тоня вернулась.
— Жди, когда ты догадаешься! — засмеялась она и принялась за работу.
Отворив круглую горячую дверку, Митя зажмурился и отступил: дымовая коробка дохнула в лицо сухим нестерпимым жаром.
— Ужасно надоела копоть! — закашлялась Тоня. — Все это несгоревшее топливо. Пролетело сквозь трубы, не успело отдать свое тепло и теперь только мешает. А с людьми разве так не бывает? И оттого, что пропало столько тепла, коэффициент полезного действия машины очень низкий. У людей, я считаю, тоже есть свой коэффициент. Хорошо звучит, правда: коэффициент полезного действия! Ох, как хочется действовать так, чтоб копоти поменьше, а пользы было побольше!.. Фу ты, настоящий ад! Ну, будем действовать…
С нескрываемым удивлением Митя смотрел на нее. То, о чем он много и часто думал последнее время, она выразила так метко и просто, как он никогда бы, наверное, не смог. Вот и отгадай, что творится под этими вздорными, старательно уложенными ореховыми колечками!
Открытие
— Я хотела летать. Летать, как моя землячка, харьковчанка Валентина Гризодубова, как Марина Раскова и Полина Осипенко. Каждую ночь мне снилось одно и то же — я лечу. Видела себя в кабине самолета, в шлеме, в унтах. Каждый прибор на доске видела. И заканчивался сон одним и тем же: самолет терял управление и камнем шел к земле. Я просыпалась, сердце колотилось ужасно, будто и в самом деле падала.
Тоня замолчала, и Митя почему-то не решался нарушить молчание, хотя ему хотелось узнать о ее жизни.
Из депо они вышли около десяти вечера. Тоня спросила, где он живет, и, когда Митя ответил, огорчилась:
— А мне в другую сторону. Наше общежитие напротив кладбища…
Он подумал, что девушке, наверное, боязно идти одной по глухим улочкам, и не посмел оставить ее.
На улицах было малолюдно. Светлый дым над домами поднимался высокими столбами — к морозу. В чистом небе стоял месяц; Митя подумал, что он похож на медный начищенный рожок стрелочника.